Оксана Кириллова - Удар под ребра

Все развивалось своеобразно. После второй встречи я уже периодически вспоминала «того странного парня». Даже не зная его имени. В следующий раз он появился – так же внезапно – через несколько дней, после моих пар: «Запомнил время, в которое встретил тебя из банка – ты вроде тогда из института шла?». Не знаю, может, это была и не первая попытка подстроить третью встречу, это мы потом никогда не обсуждали.

Мы наконец-то представились друг другу (архаичному полному имени Тимофей он предпочитал короткое Тим) и перешли на «ты». Я настороженно, коротко, но все же сообщила необходимый минимум информации о себе: студентка второго курса, учусь на культуролога (звучит претенциозно и очень бесперспективно одновременно, да простят меня все культурологи мира), живу с матерью и отчимом. Тим к тому времени учебу уже закончил – наша разница в возрасте составляла четыре года – и занимался в какой-то конторе продажами. «Но это ведь это совсем не творческая профессия», – удивилась я, услышав об этом. «Отнюдь. – Тим даже, кажется, немного обиделся. – Всякая работа является творческой. Или ты думаешь, творчество непременно подразумевает бумагу, перо и кисти?».

К зиме мы начали видеться почти каждый день: бродили по улице, отогревались горячим чаем в кафешках, сходили пару раз на каток, смотрели у него дома фильмы допоздна – все без малейшего намека на романтику. Мне было легко с этим человеком, потому что от него, в отличие от остальных, я не ждала подвоха: очень скоро стало ясно, что Тим, как и я, ненавидит врать. Он не бросался со своей правдой-маткой к окружающим, но, уверена, если бы любой, кто вызывал у него антипатию, спросил Тима об его отношении к себе, тот ответил бы честно.

Общаться с кем-то часами и ни разу не получить «удар под ребра», как я это называла, было необычно, почти нереально. Будто мне впервые за много лет разрешили выйти из душного помещения и постоять на пороге, вдыхая упоительный морозный воздух, и я с ужасом ждала, что вот-вот меня погонят обратно, но этого не происходило.

Закрывая за собой изнутри дверь в квартиру, я уже чувствовала, как ноги несут меня обратно – к оазису, к Тиму.

До сих пор я считала одним из самых честных людей свою мать (разумеется, она, в отличие от Яши, знала о моей особенности, пусть и предпочитала молчать о ней как о редкой и постыдной болезни, – в любом случае, при мне она старалась не врать и не лицемерить). Но по сравнению с Тимом и она стала казаться неискренней и фальшивой. О своей реакции на Яшу вообще говорить не приходилось: я продолжала сводить наше общение к минимуму, обращая к нему только дежурные фразы вроде «Доброе утро», «Спокойной ночи», «Сегодня снежно».

Однажды, уже в середине весны, я приехала к Тиму домой в выходной. Он встретил меня в пижаме – непричесанный, по обыкновению, побритый как попало, в старых истрепанных тапочках, которые у него руки не доходили зашить. Что бы он ни говорил о том, как к ним привязан, на день рождения я собиралась подарить ему новые, о чем зачем-то и сообщила в прихожей. Да еще пошутила, что эти давно пора выкинуть.

С ним я научилась одной простой и приятной вещи – говорить все, что вздумается. Конечно, только ему.

– Ну уж нет! Что угодно, а вот тапочки мои не трогай, – воспротивился Тим.

– Ты решил открыть лавку старьевщика? – предположила я, снимая пальто.

– Отнюдь. Просто… это подарок.

Он резко замолчал, явно не собираясь продолжать, и я ляпнула наудачу:

– От девушки?

Почему-то мне казалось, что этот напрашивавшийся вроде бы вариант наименее вероятен. Это было бы для Тима чересчур просто, прямо-таки недостойно. Разумеется, при этом я не только допускала, но и знала, что у Тима были девушки, и довольно много. Мы никогда не обсуждали его личную жизнь подробно, но и не избегали этой темы. Было вполне нормально услышать от него нечто вроде «Как говорила одна моя бывшая…» или «Это кафе любила моя знакомая, мы встречались пару лет назад». После этого я не принималась расспрашивать обо всех этих «знакомых» – не видела смысла, да и других тем для разговора и без того находилось предостаточно.

Иногда – на пару секунд, не более – я представляла Тима с девушкой, но эти мысли носили не ревностный и не эротический характер: мне было любопытно, как выглядят те, кто были с ним. Наверняка самые обычные, может, симпатичные девушки – стройные, ухоженные, в аккуратных юбочках, с румянами на лице, просто… со странным вкусом.

– Да. От бывшей, – ничего не выражающим тоном произнес Тим, направляясь в комнату.

– Какой из? – иронично спросила я, чтобы слегка разрядить атмосферу.

– Последней. – Он упорно говорил серьезно, но при этом слегка отстраненно, будто даже меня не хотел впускать на эту территорию.

К тому времени я уже знала, что с той девушкой он снимал вместе квартиру (в которой я теперь гостевала по пять раз в неделю), и расстались они вроде бы по ее инициативе, за несколько дней до нашего знакомства.

– Значит, еще не забыл ее, – сказала я, не ощущая никакой горечи – разве что труднообъяснимое недоумение.

– Я никогда ничего и никого не забываю, не страдаю амнезией. – Тим чиркнул спичкой и зажег огонь под чайником цвета слегка перезрелой сливы, оставшимся от предыдущих хозяев. Они жили в другом городе, но все никак не продавали квартиру – может, не исключали, что вернутся.

– По-прежнему любишь ее?

– Нет, конечно.

Тим стоял ко мне спиной, когда бросил эту короткую фразу, но, как я уже упоминала, мне совсем не обязательно видеть глаза человека, чтобы понять, что он лжет. В следующую секунду я вздрогнула, и у меня вырвалось растерянное «ой».

– Что? Тебе плохо? – немедленно обернувшись, разволновался друг. – Подожди, сейчас налью воды…

– Не надо. Уже прошло. – Я присела на табуретку и прислонилась к стене, тупо разглядывая причудливо сплетающиеся узоры на обоях. Ожидала расспросов, забыв на минуту, что Тим из тех, кому слова иногда не нужны.

– Извини. Больше не буду, – медленно проговорил он.

– Больше не надо, – согласилась я, рассеянно поглаживая место на теле, в котором только что ощутила это – что-то вроде сокращения мышц, внезапной усиленной пульсации, эдакую «недоболь».

Видимо, мне все же хотелось, чтобы Тим о чем-то спросил, потому что я сказала таким тоном, будто отвечала на вопрос:

– Да, у меня всегда так. Не знаю, как это объяснить медицински. Наверное, нечто близкое к аллергии. Только не на внешний раздражитель, а…

– Ну, человеческую речь нельзя считать внутренним раздражителем.

Я никогда не видела у Тима такого взгляда: сосредоточенного, грустного, глубокого, острого одновременно. В тот миг мне показалось, что только он один и прочувствовал, как на самом деле тяжело жить с моей способностью, и у меня в глазах защипало – просились наружу слезы благодарности и облегчения. Я их, разумеется, сдержала – правда, пришлось отвернуться и часто заморгать, чего Тим, конечно, не мог не заметить. Его ладонь накрыла мою руку, и он вдруг очень буднично произнес: