Милле Мунк - Сага Овердрайв

Оглядевшись, Майя перевела взгляд на маленький телевизор с выпуклым экраном, «запутавшийся» в корнях одной из ламп прямо над стойкой. Телевизор рябил и тихо выплевывал шумящее бормотание – ведущие передачи обсуждали поступок какого-то модного художника: облившись бензином, он поджег себя на крыше заброшенного небоскреба в центре промышленной зоны, а затем бросился вниз. Женщине из зала передали микрофон, и она принялась кричать, что это здание – «рассадник зла», «человеческий муравейник» и «обитель отбросов» – давно пора бы снести; ее слова были поддержаны бурными аплодисментами.

Майя отвлеклась от экрана, когда на бумажную салфетку опустился стакан с ледяной водой. Она потянулась к нему пальцами, чтобы сделать глоток, но внезапно чья-то рука в черной перчатке положила на стойку прямо перед ней серебристую визитку. Майя не сразу поняла, что визитка предназначалась ей. Подняв глаза, она успела увидеть только широкую спину удаляющегося мужчины – в полутьме он застегивал свое пальто, направляясь к дверям. Майя удивленно смотрела ему вслед. Поднявшись на несколько ступеней, мужчина остановился, чтобы поправить длинный вязаный шарф. Он обернулся, и Майе показалось, что в этот момент он слегка кивнул ей. Когда двери захлопнулись, Майя подняла визитку со стола и прочитала надпись, выведенную красивым рукописным шрифтом.

К вечеру Юн добрался до строящейся эстакады над железной дорогой. Стремительно темнело, и ему, уставшему шагать по рассыпчатой гальке, захотелось, наконец, сойти с путей. Юн свернул в сторону холма, ориентируясь на высотку, маячившую вдалеке, но, едва начав взбираться по крутому склону, вдруг остановился – ему показалось, что на вершине скользнул чей-то силуэт. Маленькая девочка с длинными черными волосами и с лезвием во рту, с запекшейся кровью под обломанными, искусанными ногтями, бегущая босиком по тонкой снежной простыне; она бросила взгляд на Юна и скрылась под мостом. Юн крикнул ей вслед и быстро полез по склону, но по пути упал и разодрал колени. Поднявшись наверх, он уперся в высокий железный забор и огляделся, но девочка уже исчезла в сгущавшемся сумраке. «Может быть, ее и не было вовсе, может быть, это тень моего заветного звука, что ведет меня за собой, – подумал Юн. – Или я просто схожу с ума?»

Юн решил перелезть через забор и посмотреть, что за ним, – для этого подтащил неустойчивую ржавую бочку и, подтянувшись на руках, оказался на другой стороне. Когда он спрыгнул на землю, его встретил звон цепей и лай собак.

Юн закурил и огляделся. Он догадался, что попал на территорию большого гаражного комплекса в промышленной зоне города. Земля автомобилей. От ярости и страха надрывались сторожевые псы, вдалеке гремел поезд, в будке охраны горел свет и громко кричал телевизор. Юн закрыл глаза, вслушался – сквозь хаос звуков до него донесся глухой, едва различимый ритмический узор ударной установки. Юн медленно пошел вдоль длинной кирпичной стены с чередой однотипных железных ворот, ориентируясь на звук, чувствуя вибрации от сильных долей под подошвами своих истоптанных кедов.

Вскоре он дошел до места, где стена делала резкий поворот, и, заглянув за угол, увидел тонкую полоску света, просачивающуюся сквозь щель под помятыми гаражными воротами в дальнем конце нагромождения бетонных ячеек. Оттуда же доносился звук барабанов. Юн затушил сигарету и направился к свету.

Когда сошел первый октябрьский снег, заблудившийся и недолгий, как память черного мотылька; растаяв и растекшись по водопроводным люкам, еще – по ямам в асфальте, вырытым, казалось, специально для луж, Мегаполис погрузился в грязное и сырое беспамятство поздней осени. День становился все короче, и в сгущающихся над городом тенях бродили печальные люди, облаченные в черные одежды; копошились на станциях метро, топтались на автобусных остановках, толкались на улицах под своими черными зонтами. Да, повсюду – царство осени. Моросящие дожди, с острыми, как иголки, каплями; черные зонты, как бронежилеты, и черные ботинки с большими каплями на носках; носки промокшие, посмотри, на ковер натекло; и все вокруг спят, и хочется плакать почему-то; мокрый асфальт и мокрый кашель; неприятные сонные люди – не касайся, не трогай, убьют! – потирают руки, и пар изо рта, а глаза пустые; скройся – только не вскройся – от невыносимой осени под навесом магазинов; сдавшись и обессилев, но все-таки поднимаясь утром – и в черную хмарь; хмуро, понуро возвращаясь из той же хмари тем же вечером; только вылез – и снова в болото; до встречи, после кровати и теплого душа; душа плачет – безо всякой причины и без всякого смысла; а – знаешь ли? – под хмурым небом ничего не случится, конечно, как всегда; только что-то тихо стучится в груди… «Погоди! – говорила себе Майя, открывая утром глаза. – Не сдавайся, не опускай руки, это всего лишь осень, ничего еще не кончено, все только вот-вот начнется! Пусть все идет своим чередом. Только оставь в покое, чтобы не грустить лишний раз, занавески – спрячься, мокрая тьма за окном».

Майя нашла работу в маленькой кофейне-кондитерской – все же ближе к окраине, чем к центру, – в жилом массиве недалеко от железнодорожного переезда. Над входной дверью висела розовая вывеска: «Королевство Розового Единорога!» Именно так, с восклицательным знаком. «Это, конечно, не тот милый бар, что я видела в центре, – думала Майя, – но все-таки лучше ужасного громоздкого дома на краю вселенной, откуда я сбежала».

В кофейне, рядом с меню над кассой, висела табличка с расписанием движения электричек. Когда мимо окон с приторно-розовыми занавесками с шумом проносился поезд, чашки дрожали на блюдцах, расписанных голубыми цветами и зелеными птицами, пьющими из них нектар. Если вовремя не удавалось поймать чашки, особенно, если поезд был товарный, – они начинали греметь, танцевать, биться в конвульсиях, кататься по принтованным скатертям с пандами, лакомящимися листьями бамбука; и непременно падали на пол и разбивались. Из-за постоянных землетрясений нужно было то и дело менять испачканные скатерти и покупать новую посуду, взамен разбитой. Иногда Майе даже приходилось держаться за что-нибудь, чтобы не упасть и не уронить поднос.

«На счастье!» – весело говорила Ида – хозяйка кафе, взявшая Майю на работу, – всякий раз, когда Майе это не удавалось, и посуда летела на пол.

Два года назад Ида подыскивала недорогое место в аренду, и была счастлива, когда за бесценок получила сто квадратных метров под свое кафе на пятьдесят мест на первом этаже жилого дома рядом со станцией. «Отличное место!» – думала Ида, вешая розовые занавески на окна. А потом ремонт железнодорожного переезда завершили, и под окнами с розовыми занавесками понеслись поезда.