Евгений Бузни - Жизнь и Любовь

И Игорь не оказался исключением. Но я бы не стал вспоминать этот разговор, если бы не одно обстоятельство, которое меня больно задело. Говоря о своей зарплате, он отметил:

– Раньше было так, что в конце квартала давали премии, а сейчас ничего – голый оклад. Россия захватила власть в Крыму, и всё стало хуже.

– Так ведь был же референдум, – возразил я, – и большинство проголосовало за присоединение к России.

– Ну, был, – говорит Игорь, растирая мне спину кулаками. – Проголосовали, а теперь расплачиваемся. Путин себе прибрал Крым, а никому от этого не лучше.

Меня поразили его слова. До сих пор я встречал в Крыму только радость по поводу присоединения Крыма к России, а тут вдруг такое отношение к России. Тогда я подумал, что Игорь украинец, и спросил, знает ли он украинский язык, на что он ответил:

– А что его знать? Никакой проблемы нет: как говорили на русском, так и будем.

– Да, – говорю, – весь сыр бор заварился из-за проблемы с языком, когда в Киеве решили запретить русский. Это и вызвало негодование в Крыму и на Донбассе.

В ответ прозвучало то, что я обычно читал на украинских сайтах в интернете:

– Это российские сказки. Никто русский язык не запрещал.

Словом, массажист Игорь оказался махровым русофобом. Я, как писатель, принёс и подарил ему перед началом процедуры свою книгу рассказов. По окончании массажа Игорь попросил оставить свой автограф на книге, при этом он подчеркнул:

– Напишите: лучшему массажисту Крымской области.

Улыбнувшись на такую саморекламу, я сделал надпись:

«Антироссийскому массажисту Ялты от московского писателя-антифашиста». Поставил дату и подпись.

Игорь сразу не прочёл мою запись в книге, уйдя мыть руки. Я попрощался, не зная, как он отреагирует на мой автограф.

На следующий день он опять мне делал массаж. На этот раз он был не столь разговорчив. Но всё же начал разговор, пощипывая шейные позвонки:

– Спасибо, что хоть меня фашистом не обозвали. Я не против России, а против Путина.

Этими словами он как бы извинялся за то, что я его не так понял, и больше мы к этой теме не возвращались. Однако разговор этот запал мне в душу, и, когда я продлил своё пребывание в санатории, и врач снова назначила массаж, то я выбрал уже другого специалиста. Это оказалась молодая девушка с чудесным именем Лиля. И массаж она делала, на мой взгляд, лучше, так что кости на спине хрустели, и работает она в санатории уже шестой год, а Игорь, оказывается, раньше работал в другом месте, а здесь в Ливадии первый год, так что на премию он зря так сразу рассчитывал. Её надо заработать.

Как и в предыдущие несколько дней, после обеда я иду на пляж, спускаюсь через лесок по лесенкам, попутно высматривая, нет ли рядышком грибов. Срывать-то грибы я не собираюсь, но приятно увидеть красивую розоватую сыроежку или, может, белого груздя с непременным листком с дерева, упавшего прямо в широкую шляпку. Но в этот раз грибов поблизости не вижу. Зато замечаю, как из-под ноги выскальзывает юркая зеленоватая ящерица. Она грелась под солнцем на ступеньке лестницы, а тут я ступаю. Но ничего страшного не случилось бы, если бы я наступил ей на хвост. Она тут же рассталась бы со своим хвостом, чтобы вскоре отрастить новый. Такая у ящериц защитная реакция.

Сейчас на спуске к пляжу работает только один лифт – нижний. Верхний почему-то закрыт. Отдыхающие санатория с пляжа поднимаются немного по дороге до нижнего лифта, проходят по холодному длинному коридору, стены которого выложены мраморными плитками. Мрамор использован не столько для красоты, сколько по причине его устойчивости к сырости. А она из-за разности температур здесь постоянна. Шутка ли, снаружи пекло в тридцать пять градусов, а в горе, в этой штольне едва ли восемнадцать, естественно, что пол коридора, тоже мраморный, постоянно влажный, так что можно и поскользнуться. Люди поднимаются лифтом до середины горы, а дальше, поскольку верхний лифт не действует, желающих добраться к санаторию без проблем отправляют на маленьком автобусике, ловко лавирующим по узкой извилистой лесной дороге. Спуск и подъём на лифте по санаторным книжкам бесплатно, а для «дикарей» стоит двадцать рублей.

Я пользовался лифтом всего пару раз. Предпочитаю и подниматься, и спускаться по семистам ступенькам.

Показав охране санаторную книжку, прохожу под тент, разворачиваю на лежаке полотенце, снимаю с руки часы, раздеваюсь. Плавки я надел заблаговременно у себя в номере, но немного пережидаю, чтобы тело привыкло к окружающей атмосфере, и направляюсь к морю по бетонированному спуску.

Вижу идущего к морю старичка с окладистой белой бородой, падающей на обнажённую грудь. Вид его меня впечатляет, и рука автоматически тянется к висящему на груди мобильному телефону, который часто использую в поездках, как фотоаппарат, снимая восхищающие меня пейзажи. Бородатый мужчина замечает, что я фотографирую издали, и вроде бы проявляет беспокойство. Я подхожу к нему и прямо с груди делаю снимок его бороды. Он просит его не фотографировать, так как боится, что я помещу его фото где-нибудь, да ещё с женщиной, как бывает. Я говорю, что он может не беспокоиться: я не собираюсь никуда отправлять его фотографию.

Но импозантный старичок недовольно поворачивается и идёт в море. Я возвращаюсь к своему лежаку, кладу мобильник и сам иду купаться. Проплыв, как всегда, до буйка вразмашку и, лёжа на спине обратно, выхожу из воды в сопровождении чёрных рыб-ласточек. Они плавают у ног и в этом году. Такое впечатление, что они меня запомнили, а на самом деле это, конечно, другие рыбы, но их, видимо, влечёт тот факт, что я, наступая ногами на песок, взбаламучиваю его, и они находят себе пищу. Они и к другим ногам, выходящим из воды, стремительно плывут, не только к моим.

Погревшись на солнце, иду под тент. Там вижу, как мой старичок с импозантной бородой что-то возбуждённо говорит сидящим на лежаках женщинам и, увидев меня, указывает на меня пальцем. Женщины тоже смотрят в мою сторону и качают головами. Понимаю, что речь идёт о моём фотографировании старичка. У меня возникает мысль поговорить с ним, и как только он идёт к своему лежаку, я подхожу.

На груди у старика висит большой крест. Догадываюсь, что он служитель церкви. Говорю:

– А что вы волнуетесь? Вы ведь верующий, судя по кресту на груди?

– Конечно, – отвечает.

– Так тогда вы должны верить в то, что всё во власти божьей. И войны, и любовь, и вся жизнь. Так же в библии записано?

– Нет не всё. Есть попустительство.

– Но вы же верите, что бог всемогущ. Зачем же он позволяет совершаться тому, что ему неугодно? Я сфотографировал вас, значит, ему так угодно.

– Я же просил вас не снимать меня, а вы сняли. Я слышал щелчок на вашем мобильнике.