Нина Еперина - Круги ада

Всё это она не успела рассмотреть хорошо, не позволяя себе таращиться на него долго. Она успела только кинуть взглядом, зацепив в памяти самое яркое.

– Спасибо, доехали нормально. – выдала мать полу басом.

Это было сказано как-то грубо и громко, так показалось Насте. После его высокого голоса её басистая фраза сильно врезалась в ухо, и даже покоробила.

– Ну что же, давайте знакомиться. – изрёк он торжественно и протянул ей руку.

Она смотрела на него снизу вверх. Ей было очень неудобно протягивать руку так издалека, поэтому она стала выбираться из дивана, скользя попой по поверхности, каждой половинкой по очереди. Так она и выдвинула себя на край, причём ей казалось, что делает это она медленно и неуклюже. Ей стало стыдно и за материн бас, и за своё копание в этом глубоком диване. Но потом она всё-таки выбралась из его недр и поднялась, очутившись перед мужчиной нос к носу. Она всегда была невысокая, и когда её глаза оказались прямо на уровне его, то поняла, что и он не отличался большим ростом. Теперь они смотрели друг на друга в упор, и ей было неловко под этими голубыми глазами. Она с трудом оторвала свои глаза, и опустила взор всё на ту же пуговицу, нахально торчащую у него из-под подбородка, снизу под платком, но руку протянула. Он тут же обнял её руку сразу двумя своими и легонько пожал её, как бы приглашая к знакомству. Её худенькая ладошка пропала совершенно в его тёплых и мягких ладонях, и это ей понравилось так, что она опять подняла на него свои глаза и опять утонула и в их ласковом выражении, и в теплоте его ладоней. Вся её зажатость тут же испарилась, вкравшись в сердце теплотой вот этого пожатия и его таких ласковых глаз. Никто и никогда ещё не смотрел на неё так ласково, так тепло и душевно не пожимал её руку.

– Меня зовут Морис Фёдорович. Я подданный Франции, мои дедушка и бабушка были русскими и после революции эмигрировали за границу, но я очень люблю Россию и живу в Москве уже пять лет. – он пристально смотрел на неё и улыбался и ей, и этим своим словам.

– А меня зовут Анастасия, можно Настя. – выдавила она из себя, но руку из его ладоней не убрала. Она не могла и не хотела прервать теплоту соприкосновения, но и глаза не опустила.

Он повёл её к столу, всё так же держа за руку двумя руками, и усадил в кресло, стоящее прямо у стола, а сам уселся в соседнее. Теперь они сидели друг напротив друга, и он выпустил её руку из своих ладоней, но не убрал этот сверлящий, лаской и тёплый взгляд, под которым она даже ужималась, так неловко себя чувствовала. Ей казалось, что красивое платье, которое с утра ей очень нравилось, и на которое обращали внимание все молодые пассажиры в транспорте, сидело на ней ужасно некрасиво. Причёска, которую соорудила мать совершенно ей не шла и вообще выглядела она жутко и не к этому месту.

– Настенька. Как ты посмотришь на то, чтобы я взялся тебя опекать? Ты бы жила у меня, ходила в хорошую школу, я бы нанял для тебя разных учителей, например, по музыке, и ты бы выросла очень хорошо воспитанной девочкой? Как ты на это посмотришь?

Она обвела взглядом стены с картинами, большую гостиную со старинной мебелью и поняла, что не хочет ехать с матерью в её узкую кишку, напоминающую коридор в детском доме, который шёл вдоль четырёх туалетных закутков. Она не хотела уезжать обратно и готова была пойти на всё, чтобы остаться здесь уже сегодня.

– А когда я могу переехать к Вам? – робко спросила она.

– Да хоть сейчас, девочка моя. – нежно улыбнулся он ей в ответ. – Если ты согласна на мои условия, то прямо сейчас и останешься. Хорошо?

– Хорошо. А какие у Вас условия?

– Я буду тебя кормить, красиво одевать, учить и воспитывать, а ты будешь со мной хорошей девочкой и позволишь мне иногда тебя ласкать ночью. Хорошо?

– Как это – ласкать? Вы хотите со мной спать ночью, как мужчина с женщиной? – откровенно спросила она вдруг, и сама испугалась своих слов.

– Ну, можно и так сказать.

– Мать мне всё уже объяснила. Я согласна с Вами спать.

– Тогда ты сама должна сказать, когда ты готова будешь остаться.

– А сегодня я могу остаться?

– Если ты готова, можешь остаться уже сегодня.

– Тогда я у Вас останусь сегодня. Можно?

– Хорошо. Сегодня ты остаёшься жить у меня и со мной. Тогда я тебя оставляю, а маму мы отпускаем. Ты будешь привыкать к своему новому дому.

– А мои вещи?

– А твои вещи мы оставим у мамы, купим тебе всё новое и красивое. Хорошо?

– Хорошо. – поставила Настя точку своей прошлой жизни и, как потом оказалось, навсегда.

С этого дня жизнь её круто изменилась.

Дедушка, так она назвала Мориса Фёдоровича сразу же, и только сама для себя, действительно оставил её жить у себя дома. Уже вечером он красиво обставил начало их совместного проживания, долго и галантно кормил её прямо с вилки и ложки вкусным ужином, вкусными конфетами из большой и красивой коробки, и даже поил красным вином, но только самую малость, всего один фужер. Ей хватило и этого фужера, для того, чтобы захмелеть и позволить ему унести себя на широкую и красивую кровать. Этот вечер она тоже запомнила на всю свою жизнь. Тогда она поняла, что секс есть произведение искусства, что это не только очень приятно, но может быть и долго, и очень красиво. Она не показывала дедушке, что хорошо знакома с самим понятием секс, что за спиной у неё не один десяток мужчин, хотя и очень молодых, но очень горячих и темпераментных, в отличие от самого дедушки.

Она сыграла весь намеченный матерью спектакль, изобразив глупенькую и наивную простушку, впервые попавшую в мужские объятия. Она даже заплакала, когда ей было немного больно, как в тот, самый первый раз с Женей, и показательно обиделась на дедушку за то, что он с ней сделал, а сама была очень счастлива и довольна собой. Во-первых, потому, что всё это время, которое прожила с матерью, ночами мечтала о прекрасном, молодом мужчине, чувствуя их будущую встречу почти физически, мечтала так откровенно, что уже ждала такой встречи, ждала всем своим молодым организмом, даже хотела её. Во-вторых, потому, что гордилась тем, как смогла сдержать себя и изобразить глупенькую дурочку.

Уже потом, позже, она позволила себе потихоньку раскрепощаться и требовать от дедушки много усердия, особенно в новом для себя удовольствии, к которому дедушка приучил её очень быстро, и которое он называл «французской любовью». Эта «французская любовь» была постоянной с его стороны, но иногда, после многократного упрашивания, она пыталась порадовать и его тем же, но с дополнительным названием «минет». В сексе дедушка оказался очень умелым, но чаще всего это была только «французская любовь» для неё, что Настю очень радовало и устраивало. Его просьбы о любви, о «минете» для него, оказались рычагом управления Настиных прихотей. Каждое желание дедушки о его любимом сладком удовольствии, заканчивалось исполнением её материальной причуды. Так она получала от него все самые дорогие подарки, на которые падал её детский ещё взгляд в тех дорогих магазинах, которые назывались «Берёзками» и куда они ездили еженедельно ублажать её желания, особенно коробками с шоколадными конфетами.