Виктор Ерофеев - Энциклопедия русской души (сборник)

Мы сидели на пляже в Сочи.

– Такое ощущение, – продолжала она, – что жизни стало больше. Вы не думаете?

Многие тонкие деятели считают, что русских очень исказило советское время. Раньше они были другими. Действительно, разглядывая дореволюционные фотографии, понимаешь, что тип человека качнулся не в лучшую сторону.

Особенностью групповых портретов дореволюционной поры была умеренная вменяемость и скромная адекватность. Правда, люди бедных сословий на фотографиях выглядели взъерошено, а на рождественских открытках – не в меру глазасто. В целом же держались усато, восточно, как будто не понимали, кто они такие, не собирали себя воедино. Это был не распад личности, а ее мягкое полуотсутствие.

В советские времена групповые портреты постепенно меняются в сторону «морды». Морда – не просто грубость. Морда – лицо низшей пробы. Его не жаль потерять. Морда – защитная маска, противогаз, сначала наброшенный ради смеха, затем надетый от беспокойства, потом приросший к лицу и ставший наступательным оружием. У моего знакомого, Виктора Павловича, морда, например, кирпича просит, плечи – широкие, но покатые, а ручки – маленькие. Все это вместе говорит о русской изворотливости.

Гэпэушники, доярки рвутся к обретению морды и добиваются ее. Профессора, зубные академики, артисты отстают, но тоже подтягиваются, и к концу 30-х годов сложилась всесоюзная морда лица.

Сравнив эстонцев с финнами, поляков с белорусами, видно, что строй калечит лица пропорционально личной затравленности. Но, с другой стороны, процесс советизации затянулся на долгие годы и, как ни странно, пережил Сталина.

Произошел бытовой столбняк. Элементы «модерна» отразились не только в бессменном логотипе «Правды», но и в сегодняшней раскраске ментовок, тюрем, коммуналок с делением стен на два цвета при разделительной полосе. Остановились нравы. Еще в 50-е годы (судя по фильмам, книгам, по детским моим воспоминаниям) люди сохранили кое-какие дореволюционные привычки, навыки поведения. Они были еще вежливыми (Кюстин вообще – возможно ошибочно – считал русских более вежливыми, нежели французов), обращались к матери и невестам на «вы» (см. фильмы), даже некоторые супруги говорили друг другу «вы». Сохранялся еще профессорский тип, морда, но с бородкой, подлец, но с куриным бульоном и вермишелькой. Французский язык к тому времени выветрился, но музыкальное образование гнездилось в хороших семьях.

Пережив Сталина, общий дух страны рухнул как раз тогда, когда, казалось, ему бы снова петь и танцевать. Впрочем, внутренний источник русских морд обозначился задолго до революции. Страна не шла.

Невеста стояла поперек жизни с буро-малиновым дуршлагом в руках. Серый стоял вдоль жизни с пустыми руками.

Китаец смеется, сообщая о смерти отца. Это шокирует, если не знаешь: так принято. Русская мутность в том, что нарушено понятие «принято». Правила игры настолько подвижны, что подвижность кажется правилом.

Русский славится необязательностью. Пообещает – не сделает. Это потому, что он занят гораздо более важными делами. Ему важно сохранить отсутствие линейного способа существования. Он необязателен, иначе он разрушится как русский. Это система национальной самообороны, особый вид карате.

Русский необязателен даже тогда, когда это явно нарушает его интересы. Ключевое условие деловой активности «работает» в России нестандартным образом. Человек-тормоз, русский одержим своими внутренними идеями, чувствами, настроениями, что создает впечатление ушибленного сознания. Помимо того, русскому постоянно что-то мерещится. Все это сводится к неуравновешенному, разбалансированному поведению. Самое простое дело вырастает в проблему.

С русским, когда вступаешь в беседу, это совсем не так, как с иностранцем. У них обычно отделываются доброжелательством, а у нас – нужно ключ подбирать. Один известный немец рассказывает в своем московском дневнике 1920-х годов, как не мог договориться со швейцарами гостиницы, чтобы его разбудили. Если проснемся, разбудим, а не проснемся, не разбудим.

В чем суть анекдота, который вызывает у русских улыбку бурного понимания? Швейцары отказались быть швейцарами. Их профессиональная роль подмята другими соображениями.

«Ну его на фиг, этого немца! – думали швейцары. – Сдался он нам! Пошел в болото!»

Швейцары продемонстрировали свое человеческое измерение. Русский ущемленно воспринимает себя как функцию. Он хочет, чтобы его воспринимали интегрально. Это надо заложить в голову. Но что толку, если неизвестно, разбудят тебя или нет? От русского жди всего. Среди прочего открыт простор для редкого бескорыстия.

Во-вторых, швейцары уклонились от личной ответственности на случай, если они не проснутся. Кроме того, показали себя важными людьми, от которых что-то зависит. Они сорвали немцу моментальную уютность жизни и получили удовольствие от глумления над ним. Все это могло произойти как осознанно, так и бессознательно.

«Чтобы заставить швейцаров работать, – в свою очередь думал Сталин, – есть три пути:

Провести с ними индивидуальную работу, установить человеческий контакт и выйти на „понимание“.

Пообещать непомерные чаевые (развить инстинкт собственника).

Сильно испугать».

Сталинизм был неизбежен.

В крови – инстинктивный империализм, но также и вечная забывчивость по этому поводу. Невеста прокусила мне руку до крови. Русский не может без идеалов. След зубов сохранился. Идеал – очень русское слово. Родное мессианство построено на «плавающей» идее: русская форма существования оправдана наиболее божественным образом. Нация-солянка из золотых рыбок. Что общего у меня с тамбовским мужиком?

Россию заговорили до дыр. Отечественная техника самоанализа оформилась в образы, от Обломова – через Платона Каратаева, Остапа Бендера, Василия Теркина – до ученого алкоголика из Петушков. Всякий раз культовые герои были односторонни. Обломов хорош – но Каратаев не хуже. Речь же идет не о типе, даже не об архетипе, а о гении места, грибнице, на которой растут и Обломовы, и Василии Теркины. Эта грибница и есть Серый.

Гений места оказался без места. Неукорененность в бытии приближает Серого к духам мятежным. Лежать на печи – это тоже бродяжничать. Иван-дурак и Обломов – бродяги. Не говоря уже об Остапе Бендере. Советский туризм с гитарой – тоже бродяжничество. Нигде нет покоя. Оторвались от одних богов, не прописались к другим, к другому. Не потому что места много, в сущности, не настолько уж и больше, чем у китайцев, а потому что принципиально не обживается. Если безбытийность, то тогда никакой загадочности, совмещается несовместимое, пятое с десятым, целки с блядством. И потому христианство не укоренилось.