Виктор Ерофеев - Энциклопедия русской души (сборник)

Русский выпрямляется, расправляет плечи, если он православный, то крестится, и, став благообразным, как никогда, он выпивает. Картины мира сменяются с каждой рюмкой. Выпивание – не линейный путь, а смена измерений. Русский проходит и познает состояния: от беспочвенного оживления, шумного веселья, похоти, счастья, войны, тоски, кручины до пребывания в русской нирване, которая в силу несравненности не знает словесного выражения.

Русский болезненно уходит в ненормальную категорию трезвости, и этот уход зовется похмельем. Он весь трепещет, душа неспокойна. Это все равно что уйти из дома. В ночь. В мороз. В колючую, беззвездную жизнь. А когда русский возвращается домой, он топит печь и сидит у огня. Ему ничего другого не надо. Он – домовитый мужик. Он живет дома несколько дней, неделю, месяц, и люди с уважением говорят, что у него начался запой.

В пьяном виде русский похож на себя.

Наездившись по миру, чтобы лучше понять Россию, я пришел к выводу, что Россия представляет для мира серьезную опасность. Конечно, Россия – яркая экзотика. Допустим, Россия, излучая свою духовность, что-то дает миру. Мало того: цивилизация, по определению, вещь скучная. Но кто готов променять скучную жизнь на веселую смерть?

Я решил сократить Серого.

Когда Серый стал молодым человеком, на него дворовая молодежь оказала дурное влияние.

Ну, хулиганы.

У русских принято считать, что дурное влияние – корень зла. Что же такое, на самом деле, дурное влияние? Видимо, это совращение. Непонятно, однако, кто был тем первым человеком, который оказал на других дурное влияние.

Возможно, это был Серый. Да, так оно и было. Серый – дурное влияние в чистом виде. Но тогда – где логика?

Раз исповедь – так исповедь. Пусть тайное станет явным. Мне стыдно, но я потому и русский, чтобы говорить постыдные вещи.

Кто-то каялся, что трахнул в бане малолетку. Судя по Страхову, это был Достоевский. Трахнуть малолетку – какая замечательная идея. Это лучше, чем трахать Анну Григорьевну. Официальный секс – это такое постное масло. Не понимаю, как люди этим могут заниматься всерьез. Любовь быстро выветривается, а потом – что там остается трахать? Что-то выветрившееся.

Но меня больше интересует кого-нибудь убить. Из автомата. Совсем незаслуженно. Отправить к праотцам. Надо будет как-нибудь сделать.

Или трахнуть малолетку.

У нее все такое миниатюрное.

Серый выбросил бутылку из окна моей машины прямо на дорогу. Бутылка попрыгала-попрыгала и разбилась.

– Ты чего? – удивился я.

– А чего? – удивился Серый.

Я люблю русских.

Я очень люблю русских.

Прямо как Есенин.

Я встретился с Серым. Была осень. Поганое время.

– Тебе здесь не жить, – сказал Серый. – Даю 24 часа на размышление.

– Хочешь, буду твоим? – сказал я. – Я тоже люблю бандитский привкус жизни.

– Жизнь сделала меня бандитом, – сказал Серый.

– Капитализм тебя, блядь, причешет.

– Не успеет, – усмехнулся Серый. – Помнишь, в детстве навозом мы мазали санки, чтобы они скользили. Говна не будет – Россия кончится.

– Я тоже мазал санки говном, – обрадовался я.

Я удивился тому, что обрадовался.

– Ты мне не нужен, – сказал Серый. – Мне не нужен человек, который переводит на доступный язык мои заклинания. Этой стране не нужны аналитики. Мне нужен человек, который сдержал бы натиск дешевых слов.

– Давай помогу, – сказал я. – Я тебя обозначу.

– Что такое Россия? – спросил меня Серый.

– Россия – это нравственность, – ответил я.

– Пять, – сказал Серый.

– На чем держится Россия? – спросил Серый.

Все русские боги задают каверзные вопросы. Это отразилось в фольклоре.

– На бесчестии, – ответил я.

Серый ничего не сказал.

– С тобой можно работать, – сказал Серый.

Мы стали работать. Я был назначен советником. Боже, я – советник! Конечно, я ничего не советовал. Я был порученец. По связи с интеллигенцией. Я был тайный советник русского Бога.

– Ты, значит, вот что, – сказал Серый. – Ты – писучий, а я – нет. Я тебе скажу, что писать, а ты – напиши.

Серый не любил писателей, но он их почему-то немножко уважал.

– Ты напиши, что бабы – это говно. Их надо проучить. Вот у меня, например, была невеста. Ну, одна парикмахерша. Понял?

Почему русские боятся евреев?

Мы разругались с Серым, потому что он подлец. Я писал для него. Мне казалось: работаю на Россию. Но он мне неожиданно предложил написать, что все евреи – гады. И даже полукровки – гады. Может быть, они опаснее, чем жиды.

– Ты чего? – сказал я.

– Ты пиши, – буркнул он.

– Почему ты боишься евреев? – спросил я.

– Они умные. Они пьют кровь христианских младенцев.

Русские сидят, как бобики, уши прижали – боятся сионских мудрецов. Своих мудрецов нет – помоги кулаком. Погром – это целая программа обеспокоенности. У русских мало такого смачного антисемитизма, как у украинцев и поляков, – у них просто поджилки трясутся.

– Придут сионские мудрецы – объебут.

– А вы не объебывайтесь.

– Как же нам не объебываться, если мы дурачки?

– А вы не будьте дурачками.

– Чего захотел! Мы – порознь, а они кучкуются.

– А вы тоже своих тащите.

– Мы так не умеем.

Нет другого такого вопроса, где бы так ясно было видно русское бессилие. Сродни половому. Хочет мужик показать себя, а у него не стоит. Тогда тут все разнесешь от злобы. Но, кроме бессилия, сидит в подкорке физиологическое отвращение. Женщины боятся мышей, а русские – евреев. Сюда бы психоанализ: откуда эта гадливая боязнь? Русскому еврей физиологически неприятен, он его отталкивает. И носом, и волосами, да и вообще. Но об этом в книжках не пишут. Антисемитизм – бег в сапогах по жидкой глине. Русского «клинит» на евреях. Они, как осколки древнего Бога, рухнули ему на голову и отняли рассудок. Желание реванша. Распускание грязных слухов. Тактика скунса. Нелюбовь к евреям, как пароль, объединяет русских. Отними пароль – не ясно, где кто. Суть не в доводах, а в позывных.

– Богородица – тоже еврейка, – напомнил я.

– Ну, тогда мы совсем пропали, – перепугался Серый.

– Рассказывайте, – сказал реформатор.

– Серый – враг русского прогресса. Пора кончать с русской сказкой.

– Зачем вы от меня бегаете? – обиделся Саша. – Мы должны вместе принимать ответственные решения. В конце концов, власть должна участвовать.

В газеты я не пошел. Безбытийственность России призвала к правлению русскую бюрократию.