Виктор Ерофеев - Энциклопедия русской души (сборник)

– Если идти во власть, первое знание: народ – дрянь, – сказал я. – Русский консерватизм знает это лучше всех. Чтобы оградиться от народа, нужно создать армию бюрократов.

Дозвониться не было возможности. Единственные живые люди во власти – служба безопасности. Но у них плохая наследственность. Я предложил им ликвидировать Серого.

– Серый – сплошная заморочка, – сказал я.

Пал Палыч выслушал со вниманием, несмотря на мистические трудности.

– Значит, он есть? – наконец спросил он.

– Как я понимаю, ликвидация Серого откроет России пути процветания, – уточнил Саша.

Реформатор, которого не любит народ, никак не мог решиться.

– А если он нам пригодится?

– Как?

Я разочаровался в кремлевских мечтателях.

Мне жаль мировых усилий. Я купил кинжал. У Серого сегодня много дел. Он пробудился к жизни. Он богатый и бедный одновременно. У Серого – голубые глаза. Мы с ним вырабатываем концепцию будущего России. Решено: мы будем плясать, как грек Зорба, сиртаки во льдах, на бесславных руинах.

– Запуталась, старуха? Выжила из ума? Распадайся, дрянь! – завопил Серый.

Я дал Серому денег. Он стал работать сторожем у меня в гараже. Он стал разбазаривать. Я подумал: нужно его кинуть. Я сдал Серого бойцам. Вдруг все активизировались. Серый стал прорабом. Звонит по телефону. С телефоном практически не расстается. Пошла жизнь.

– Не хочу полного пиздеца! – вскинулся Серый. – Желаю супердержаву. Обгоним снова Америку!

Самое красивое в русской жизни – гульба. Мы загуляли. Я гляжу: а глаза-то у него голубые-голубые.

– Во, во, радость моя, – сказал Серый нашей общей невесте с зубами. – Видишь ли, матушка, братец твой болен, пришло время ему умирать. Умереть надо ему, матушка, а он мне нужен как важный спонсор. Для обители нашей, для сирот. Так вот и послушание тебе: умри за братца.

Невеста захлопала глазами от неожиданности, но быстро пришла в себя.

– Благословите, батюшка, – ответила она смиренно и даже как будто покойно.

Серый после этого долго-долго беседовал с ней. Невеста молча все слушала. Вдруг смутилась и говорит:

– Батюшка! Я боюсь смерти!

– Что нам с тобой бояться смерти? – усмехнулся Серый. – Для нас с тобой будет лишь вечная радость.

Простилась невеста, но только за порог, упала от глупости жизни. Серый послал бойцов, приказал положить ее на стоящий в сенях гроб, окропил, напоил святой водой. Невеста заболела и сказала:

– Теперь я уже больше не встану.

Ее последние дни сопровождались видениями.

Если говорить о русском загробном фантазме, то это дворец из прозрачного хрусталя и золота. Зал заполнен одними молодыми девушками. Платья необычайной светлости. Блестящие венцы на головах. Входит невеста:

– В храме я увидела величественную Царицу, неизреченной красоты, которая, призывая меня ручкой, сказала: «Следуй за мной и смотри, что я покажу тебе». Вдруг вижу, что одна из девиц ужасно похожа на меня. Потом, по указанию Царицы, я стала рассматривать другую сторону залы и увидела на одной из девушек такой красоты венец, что я даже позавидовала! И это все были невесты, прежде меня бывшие и теперь еще живые, и будущие.

– А ты выбросила из холодильника гнилые овощи? – спросила меня Царица.

– Выбросила, – потупилась я.

– Зачем врешь? – подняла брови Царица.

– Я не вру.

– Врешь, неряха!

– Я выбросила морковку и гнилой огурец, а лучок забыла.

– Лучок-рачок, – зашумели девицы в венцах.

– Покажи мне свою фотографию, ту, где ты снялась за секунду до кончины, – молвила Царица.

Я посмотрела ей в глаза.

– Меня никто не снимал на смертном одре, – твердо сказала я.

Царица наотмашь ударила меня по щекам.

Я – как эмансипированный цыган с золотыми зубами, пишущий о вороватости своей нации.

Русский ум непредставим. У него нет доверия к себе. Кто бы ни пытался его обозначить, он остается неуязвимым, до него ничего не долетает.

Легко наехать на русских. Но, соглашаясь с Кюстином, терпишь крах, когда оказываешься во Франции и начинаешь испытывать чувство тоски, тошноты, скуки от общения с нацией, ценности которой выражает собой Кюстин как критик России.

Тоска по родине в гораздо большей степени оказывается родиной, чем сама родина. Другие родины можно поменять одну на другую без особой болезни. Не это ли поразительное свидетельство значительности русской сущности? Миллионы русских эмигрантов XX века, изнывавших в Берлине и Париже, неустроившихся, озлобившихся – пример могущества России.

Серый случайно разбил окно. Ирина Борисовна случайно не подпала под сокращение. Отец Серого случайно трахнул мать Серого, а ведь был практически совершенно пьяным, и даже непонятно, как у него это вышло. Но ни мать, ни отец не удивились. Только почувствовали что-то склизкое внутри, а потом ничего. Наташа случайно попала под электричку.

Россия – случайная моя родина.

Бедный мой народ! Задроченные люди! Ну если не я, то кто? Зачем я это делаю? Ради исправления нравов? Во имя будущего? Или, может быть, исходя злобой? А, может быть, я люблю вивисекцию? Откуда этот трупный запах?

Родственники. Когда Василиск узнал, что Василиса любит цветы герберы, а герберы в Москве в ту пору не продавались, он пошел в Ботанический сад к своей бывшей однокласснице, и та посеяла герберы по его просьбе на опытном участке. Круглый год ходил Василиск в гости к Василисе с желтыми, красными, фиолетовыми и электрически-зелеными герберами. Василиса никак не могла понять, откуда цветы. Наконец они поженились, прошло пять лет инцеста, у них родились дети, и Василиск с доброй улыбкой рассказал, как было дело.

Серый прикинулся интеллигентом и долгое время ныл по каждому поводу. Он не удержал инициативы, полетел вниз, упал, разбился. Интеллигенцию отменила свобода. Они боролись за освобождение. Допустим. Они победили. Справились. Оказались катастрофически беспомощными. Серого обошли, обскакали более предприимчивые. Серому нечего было сказать при свободе.

Цензура была спасением для прикрытия бесплодия, оформила множество липовых карьер. Цензура помогает мысли, – считал Гоголь. В этом нет никакого свободного порыва.

Я зашел в Дом литераторов, который в юности казался мне значимым местом. В пустых помещениях с бодуна бродил Серый. Я всегда чуть-чуть презирал русскую интеллигенцию. За неадекватность дискурса. Серый как зарядит свое «мнекажется», «мнекажется», и я уже не знаю, куда бежать.