Виктор Ерофеев - Энциклопедия русской души (сборник)

Нужны ли искусству выживания хорошие манеры? Смешной вопрос. Если у меня успех, слава, овации, две машины или, не дай Бог, личный самолет – знаю ли я, что такое жизнь? Нет. Это не жизнь. Это дешевка. Более того, это раздражительная дешевка. Чем больше успеха, тем меньше жизни. Успех в России вообще бранное слово. Успех не обсуждается, а осуждается. Он противоречит этике отечественной жизни. Тогда зачем мечтать о «широкой дороге»? Зачем сюда запускать поэзию? Какое-то глубокое несоответствие. Русский уверен, что положительные вещи непродолжительны. Нас так учит наша история. Мы так измочалены жизнью, что смотреть на процветание других – противно. Хочется это процветание опорочить, объявить ему войну. Но если мы принимаем все это как данность, то нам вместо дороги светит санкционированное чувство злобы и зависти, узаконенное злорадство, если у соседа сорвалось и не получилось. А это уже существенный запас чувств. Своего рода вдохновение. Но, самое главное, философия «знания жизни» и «черного дня» находит свое подтверждение в моральном кодексе религии, освещается христианством. Это очень удобно.

Если вся страна настроена на черный день, надо скрывать другое отношение к жизни. Таиться. Прикидываться, что живешь на оклад. А напоказ – ныть. Счастливых у нас любят – только в песнях и после смерти. Итак, я знаю жизнь, когда хлебаю много горя. Или делаю вид. Тогда я в буквальном смысле несчастный герой. Лучше всего – без нижнего белья. И тогда меня любят. При жизни. Немедленно. Как я выжил, меня никто не расспрашивает. Никакая налоговая инспекция. Выжил – и молодец. Жизнь – суровая, сумрачная стихия. Равняться надо на это. Шаг влево, шаг вправо – и жизни уже не знаешь. Английская королева вовсе не знает жизни.

Китайцы выйдут на призовое место, заполнят все мировые рынки, а мы ничего не умеем. Мы только из себя продаем, от нефти до проституток.

Построим проституток рядком. И даже не сообразим, кого брать, кого ебать, кого оставить.

– Сашок, я чего-то не соображу, иди ты, кого брать?

А они стоят, как солдаты. Выстроены. В переходе.

Бляди.

Не хочу

Не хочу, чтобы русские стали богатыми.

– Мне надо подраться, Серый, – признался я.

– Ну, поколоти хоть меня, – подставился Серый.

Время идет, а я еще не встретил ни одного русского, кто бы умел сидеть на мягком диване. Ноги расставят, голову втянут в плечи и глядят удовлетворенным сычом.

– Здравствуйте! Что такое Серый?

– Серый – это каша.

«Сдать кал на загранпаспорт», – занесла Катюша Мишутина в свой интимный дневник.

Известно, что похуизм – русская национальная философия. Основа всех основ. Не Ломоносов, не Пушкин, не Толстой, не Ленин, а именно похуизм овладел массами. Мы говорим народ – подразумеваем похуизм. Никто, однако, не вникал в изгибы этой формы мышления. Не опускался на дно похуизма. Собственно, это тоже похуизм – подобное отношение к похуизму.

Здесь есть методологическая дилемма. Низкое происхождение этого философского термина для тонких деятелей служит достаточным основанием от него отвернуться. Делается это не без тайного умысла оставить родину без света, чтобы легче гуманно бесчинствовать. Производные от матерных слов – наилучшее средство для стирки родной действительности, их порождающей и ими порожденной. Гласный запрет на них – тормоз познания – можно сравнить с запретом аптек как разносчиков наркомании.

Похуизм – стройная система. Он возник из ощущения шершавости жизни. Слишком много заноз – лучше ни до чего не дотрагиваться. Слишком по-чужому звучат все абстрактные слова – не стоит и вслушиваться. И тогда хоть трын-трава не расти:

«Раньше молодцу всё было по плечу, а теперь всё по хую».

Обобщенный опыт поколений, похуизм, на первый взгляд, знак облома. Все обломалось, и всех придавило. Но это – полправды; подспудное самооправдание. Врет молодец: в те былинные дни, когда ему только казалось , что «все по плечу», было ему уже слишком многое по хую.

Похуизм утвердился благодаря безмерным поборам со времен Раскола, Смутного времени, самозванцев, Петра Первого, с отменой Юрьева дня, с приходом коллективизации, с уничтожением приусадебных участков, кампании против алкоголизма, государственного уничтожения вкладов. Похуизм – философия нокаута.

Казалось бы, стоическое «не охаю» – но это только видимость стоицизма, и здесь гнездо моего презрения: это – негордый «блэнд» смирения и задушенной ненависти, горечи и отчаяния, покорности и раздавленности. У нас нет философов западной складки и мудрецов – восточной, но зато есть похуизм – отфильтрованный базар безымянной народной мудрости. Ее кладезь переводится на нормальный язык как андерграунд единственно возможного исторического сознания, вытеснившего другие формы жизни, негативно относящегося к любым пафосным предложениям. Бункер похуизма оказался прочнее революционного романтизма и пропагандистского пафоса первых пятилеток:

Из разряда общественного подполья, с отчужденной собственностью трижды иронического «родного» завода, похуизм распространился на все ощущения жизни, разлился, как нефть по воде, подмял под себя общий тонус национального существования, вторгся в зону чувств, настроений и расположился настоящим хозяином положения.

Это вам не французское «жёманфу». «Жёманфу» – ласковый ветерок ноншаланса , небрежно закинутое кашне через плечо. Ограниченное понятие. А похуизм – без границ. По большому счету, нам действительно все равно. Это не фраза, а руководство к бездействию.

Похуизм можно было бы назвать русской версией европейского цинизма, но такое определение больше запутывает суть дела, чем проясняет аналогию. На Западе любят рассуждать о цинизме советских времен, вообще о русском цинизме. Это – проекция постороннего, не слишком взыскательного к своей точности взгляда. Похуизм на первый взгляд близок цинизму разочарованием в возможностях связи между «я» и «другими», местью «другим» за ее невозможность. Между тем, похуизм разительно отличается от цинизма равнодушием к успеху и отказом найти выигрышное положение для саморазвития. Цинизм динамичен, похуизм – неподвижен; это идеология раздавленных иллюзий. Цинизм – не народное слово; он – продвинутая часть индивидуализма, подчинение всего и всех своим интересам , активное высокомерие, переходящее в философское истребление других как соперников, безусловное смешение их с говном, что может закончиться и реальным уничтожением. В России цинизм ограничен горсткой «выдвиженцев», существующих в каждом поколении. В русских низах нет чистого цинизма из-за неочищенности «я» от общинной шелухи (отсюда о «родном заводе»: не мне, а нам -то хули…).