Александр Строганов - Сочинения. Том 1

Тема Турандот

Сцена на кухне. Три месяца спустя. Она доедает свое яблоко, – Ты рассуждаешь как ребенок. Это странно в твоем возрасте. Прислушиваюсь к затейливой боли в пояснице, – С каждым днем тема моего возраста становится все более актуальной. Ты хочешь, чтобы я начал стыдиться своего тела? – Ты с детства стыдишься своего тела. – Что ты можешь знать о моем детстве? – Все. Ты так и не стал взрослым. Ты никогда не станешь взрослым. – Ты уже ненавидишь меня? – Сильно сказано.

Всё.

Перечень форм агрессии можно продолжать до бесконечности. И какое бы явление жизни мы не затронули, в большинстве случаев, так или иначе его можно охарактеризовать как враждебность. Все заключает в себе враждебность, суть – разрушение. Кроме любопытства и лени. Двух созидательных субстанций, лени и любопытства.

Тема Турандот

Еще несколько километров. Сцена в спальне.

Я Кто он?

ЛИЛИТ Мой старый друг.

Я Он пользуется дешевым одеколоном.

ЛИЛИТ Это мой любимый запах.

Я Запрещаю даже старым друзьям надевать мой халат. Даже старым друзьям. Мой халат девственен.

ЛИЛИТ (Странный, колючий, вместе с тем ребяческий смех.) Ха, ха, ха, ха, ха…

Я Мой халат не смешон.

ЛИЛИТ Ты смешон.

Я В таком случае, что ты делаешь здесь?

ЛИЛИТ Веселюсь.

Я Нам нужен ребенок. Я хочу, чтобы ты родила мне девочку.

ЛИЛИТ И тогда ты оставишь меня в покое?

Пауза.

Я Что ты делаешь здесь?

ЛИЛИТ Мне некуда идти.

Слезы.

Звучит тема Турандот.

Всё.

Так что там у них произошло? У меня и Лилит? Метаморфозы? Иллюзия метаморфоз. Ничего общего с подлинным превращением.

Все знакомо до отвращения. До оскомины. За исключением смеха.

Тема Турандот

Заключительная сцена непременно на кладбище с квашеной сиренью и чернявыми футуристическими цветами. Безнадежными как сама смерть гвоздиками. Одному из двоих суждено умереть. Раньше или позже. Зал ожидания примет каждого.

Нет ничего полезнее горячего куриного бульона.

Вот и всё.

Одним словом, театр. И «как вам это понравилось»?

Я понимаю, понимаю, этот траурный лубок мешает. Этот траурный лубок – лишнее. Разве могу я распоряжаться в чуждом нам с Алексеем Ильичем мире событий? Безнадежном как сама смерть гвоздики и брошенное вафельное полотенце.

Всё.

Точка. Больше не буду. Прошу прощения и у вас, и у Шекспира.

Пошлость. Конечно же, пошлость. Но что-то в этом есть. Смех? Да, вот, пожалуй, смех. Где мог бы я услышать такой смех? Такой или почти такой опасный липкий смех, вероятно, я мог бы услышать от Арика Шумана: ха-ха-ха-ха-ха… Этот смех как пить дать останется во мне.

Да.

Хорошо бы теперь познакомить их, Лилит и Ягнатьева. Зачем? Проверка на стойкость. Чья возьмет. Ирония. Неуклюжая шутка.

Возвращаемся к нашему демиургу.

Птицы

Птицы.

Лучше всего начинать с птиц. Почему? Менее всего перемены коснулись цапли, удивительной птицы, что стоит на одной ноге в бывшей воде, а отражается в бывшей суше. Ждет своей змеи. Или ее отражения. Менее всего перемены коснулись цапли, птицы сирой и невзрачной. На первый взгляд. Только на первый взгляд.

Ах, птицы, птицы! Лучше всего начинать с птиц.

Счастья, конечно, нет пока, но все в ожидании счастья. Впрочем, как всегда. Как всегда.

Спящий человек

Рассмотрим спящего человека.

Он величественен. Много покойнее и значительнее, нежели был до сна, если вы знали его. Впрочем, разве это тот же самый человек?

Дело в том, что сон – это не часть нашей жизни, которую можно вызывать, расшифровывать, материализовать, и так дальше. Сон – параллельная жизнь. Если хотите, жизнь другого человека, очень, очень напоминающего нас, но другого человека.

Одиночество.

Одиночество – всего лишь слово, сказанное вслух: нас всегда двое, в связи с чем, мы по определению не можем быть одиноки.

Да.

Я уже не говорю о присутствии Бога.

Да.

Присутствие Бога – не категория веры или неверия, это данность, от которой сложнее отказаться, нежели принять. Отказаться от его дыхания, приблизительно то же, что убедить себя в отсутствии руки или ноги.

Согласитесь, это трудно сделать без хирургического вмешательства.

Так что суицид – это всегда двойное убийство.

Всегда.

Итак.

Мир изменился до неузнаваемости.

Алексей Ильич и бродяга

Бродяга, покряхтывая, отделяется от бревна и прямиком направляется к окошку в подвале. Кажется, что он не сможет протиснуться в него. Тем не менее, по мере приближения к лазу, его движения точно наполняются молодостью, одно неуловимое движение, и вот он исчезает.

Проходит минута, другая. Только теперь во дворе появляется Ягнатьев. Судьбе не была угодна их встреча.

Мне кажется, все дело в том, что голова моего героя в это время была занята единственное, размышлениями о женщине. В частности его занимал вопрос, почему старые мастера изображали конную Орлеанскую Деву нагой.

Ему представлялось, что уж в таком случае она должна была бы гарцевать на единороге. Как минимум.

Только обнаружив разительные перемены в самом себе, человек заметил перемены в окружающем. А до того ему казалось: все как всегда. Ничего особенного не происходит. Осень, зима, лето, весна, снова осень…

Меняются одежды, появляются и исчезают зонты. Дождь то идет, то не идет. Снег, половодье. Снова снег. Все смешалось – цвета другие, люди другие. Совсем другие люди.

Вот, что значит – хорошенько присмотреться к себе. Вот, что значит – рассмотреть, наконец, себя в зеркале.

В зеркале.

Итак.

Явился новый, незнакомый человек новому незнакомому миру. Но.

Сам по себе изменившийся человек не догадывается, что мир тоже изменился сам по себе. И воображает, следите за моей мыслью, что перемены в нем каким-то фантастическим способом привели к переменам в окружающем его мире. Немедленно находит тому тысячу доказательств, обрушивает на себя сонм скороспелых обвинений, места себе не находит, наконец, приходит к заключению, что коль скоро он виноват во всем, он же сам должен все поправить.

И…

Становится демиургом! Становится демиургом!

Вот и вся история. Вот, казалось бы, и вся история. Но. Но. Вот об этом втором «но», собственно, и пойдет речь.

Энди Уорхолл

Энди (вы, разумеется, догадались, что речь идет об Энди Уорхолле) напялил на себя какую-то нелепую фланелевую ковбойку и бесформенные пегие штаны. Он совсем не рад моему визиту. Признаться, я и сам испытываю неловкость, и стремление как можно скорее бежать прочь. Он плохо выбрит, под глазами мешки. Всклокоченные, цвета топленого молока волосы ближе к корням рыжи как у коверного или Гамлета. Никогда не думал, что он склонен к полноте, но вот теперь вижу складки жира над перевязанным бечевкой поясом.