Юрий Марахтанов - Твой след ещё виден…

– Здорово у тебя получилось. В деревне рос?

– Если бы… К прабабке… иногда… на лето.

Умывались на лужайке. Весело. Она лила ему воду на спину, потом умывалась сама, пила из ковша, а он видел в воде её глаза, добрые и удивлённые…

– Где ты был!? Мне так вдруг страшно стало, – Наташа плакала редко, разве украдкой от него. При нём – редко. Сейчас слёзы стояли у неё в глазах. – Эта машина над обрывом, и ты ушёл… – она всё-таки заплакала.

Он обнял её, сразу почувствовав, как она постарела за последний год, как она одинока… даже с ним.

– Нам пора? – всё оттягивал он конец этого дня. – Может, в машине ещё посидим? Туман, зябко…

Возвращаясь, ехали к больнице медленно. Теперь они имели дочерей и даже внучку. Одной из дочерей скоро должны были поставить диагноз. Им могли его сказать и полтора часа назад, но в Светлый день – пожалели.

Сообщили позднее…

Посоветовали: «Как жили, так и живите». А как они жили?

Из счастливой семьи слонов собрался уходить ещё один – четвёртый…

СЛОН № 4

Одиночество

Иногда, в свободные часы, Маратха выбирался в Кранию, что совсем недалеко от шумного портового Коринфа.

Здесь, в публичной гимнасии, где часто выступали философы, он подгадывал время так, чтобы побыть одному. Садился на нагретое дневным солнцем каменное сиденье и долго наблюдал, как укорачивалась тень на солнечных часах. Подобно движению тени, мысли его текли неспешно.

После смерти Александра Великого наступило смутное время. Уже по привычке своей сутяжничать, возмущались против сторонников Македонии, афиняне. Перед тем, как упокоиться в Египте, ещё тридцать дней распухало в Вавилоне тело Александра, дожидаясь пока улягутся распри между бесчисленными телохранителями, сатрапами покорённых народов, регентами и другими – жаждущими власти и денег.

Маратха всё-таки жалел, что нелепый случай, позволивший пиратам захватить их маленький корабль, на котором он плыл в другое рабство, где ему суждено было быть в окружении Александра, – лишил его этой возможности. Лучше бы он был воином в войнах Александра. Тогда, может быть, ему представился бы случай отомстить ненавистным мидянам, выкравшим его сына Ратхаму.

На невольничьем рынке Крита, где он ожидал своей участи среди других «человеконогих», – а только так именовались рабы, – его выкупил богатый коринфянин, сказав:

– У меня есть умный раб. В моём доме с его приходом поселился добрый дух, но он считает бесполезными математику и астрономию, пренебрегает и музыкой. Пусть теперь у моих детей будет два учителя.

В доме Ксениада, а именно так звали хозяина Маратхи, ему и суждено было познакомиться с Диогеном.

О нём грустил теперь Маратха, потому что вместе с его странной смертью, когда его нашли завёрнутым в плащ вот здесь, в гимнасии Крании, пришло ощущение одинокой бесполезности. В сравнении со многими велеречивыми греками – с их вечными, шумными праздниками, танцами и песнями в такт подбитым железом сандалям, с завыванием риторов или словоблудием софистов – Диоген был прост, как его бочка, в которой он иногда проводил остаток жизни. Подражая Диогену, Маратха носил грубый короткий трибон, надетый на голое тело, суму через плечо, имел посох, который был символом и орудием от наседавших иногда прохожих, мешавших их публичному завтраку на площади и кричавших вслед: «Собаки!»

– Это вы собаки, – отвечал им тогда Диоген, – потому что толпитесь вокруг нашего завтрака. Почему ты не отвечаешь им? – спрашивал он Маратху.

– Потому, что – невольник и изгнанник.

– Но благодаря изгнанию я стал философом, гражданином мира и понял, что самое хорошее в людях – свобода речи.

Маратха не возражал, только грустя, смотрел в даль моря, за которым – через континенты – существовало другое, Великое море, текли широкие спокойные реки, хранил могучие тайны других цивилизаций и рас – синий Тибет…

Он вспоминал другого себя ещё не наказанного богами, независимого, властного, вкушающего жизнь постепенную и несуетную.

Чем занимался он теперь, на земле эллинов, сам будучи ещё недавно мудрецом, а теперь внимающий сыну менялы, его язвительному – ко всем – презрению, его странным поступкам, могущим удивить, насмешить и привести в ярость? И всё же он внимал Диогену, даже любил его, хотя тот и посмеивался иногда над Маратхой, особенно над его увлечениями астрономией.

– Давно ли ты спустился с неба? – почёсывая голый живот, останавливал он рассуждения Маратхи о небесных явлениях. – Ты приносишь жертвы богам, моля их вернуть сына? А чтобы сын стал хорошим человеком, ради этого, ты жертв не приносишь. А если они вернут тебе урода, или, что ещё горестнее, пустого снотолкователя и прорицателя, или чванливого удачника власти и богатства? Когда я вижу таких людей, мне кажется, будто ничего не может быть глупее человека. Если бы я был учителем Александра, а не шепелявый льстец, разряженный одеждами, перстнями и причёсками, Аристотель, я бы учил сына Филиппа другому.

– Чему? – горестно сжималось сердце Маратхи при воспоминании о своём потерянном сыне.

– Философии.

– Что же дала она тебе?

– По крайней мере, готовность ко всякому повороту судьбы. Вырастут другие поколения, и на смену нашему учению придёт иная философия. Но в ней будет заложен наш спартиатский дух. Наши последователи не будут одеты в сидонские роскошные ткани, и рабы станут представлять их. Они будут есть простую пищу и воду, не захотят носить украшений, хитонов и сандалий, по улице решат ходить молча и потупив взгляд – «лишённые крова, города и отчизны…» – Диоген поднимал голову, вперяя взгляд в окружавшее их. – Видишь мальчика, пьющего воду из горсти?

– Вижу.

– Он превзошёл меня простотой жизни, и я никогда более не использую питьевую чашу.

Маратха слушал и выкладывал рядом с собой три камня, в раздумье, переставляя, написанное на них.

Он всегда начинал с имени сына, гадая далее: а есть ли у него продолжатель рода – внук, пытаясь, в математических вероятностях, определить его имя.

Таис долго не решалась позвонить Кириллу Николаевичу. Эти несколько дней, которые она мучалась сомнениями, казались длительнее многих лет, что они не виделись. И всё-таки позвонила.

– Да, – услышала она в трубке знакомый голос.

И это его короткое «да» снимало кучу дежурных и ставших ненужными вопросов. Ответ был получен сразу на все: «Вы живы, здоровы?», «Вы меня узнали?», «У вас есть время для разговора?» «А для встречи?»

– Это я – Таис.

Кирилл Николаевич долго молчал. Потом произнёс:

– Да.

– Зачем Вы это сделали?

– Что?

– Этот портрет Маши… на выставке.

– Ты звонишь, чтобы упрекнуть меня?