Валентин Николаев - Собрание сочинений в двух томах. Том I

И Стрежнев с Семенам не сдержались – тоже растаяли в улыбке, но тут же спохватились, разом посуровели и стали ходить вокруг двигателя, озабоченно щупать его. Дотрагивались до труб, форсунок, насосов, заглядывали на щиток приборов, иногда подталкивали друг друга, показывая на то, на другое… Начался тот немой, понятный только механикам разговор, когда спрашивают и отвечают руками, улыбкой, пожиманием плеч или покачиванием головы – когда за каждым жестом скрыто понимание целой системы, узла…

Стрежнев достал пачку сигарет, и все молча потянулись к ней, наскоро вытирая ветошью руки.

Довольные, прикурили от одного огонька и, медленно выпуская дым, стали вслушиваться – «пробуя» работу двигателя на звук.

Семен сходил на палубу, проверил, идет ли за борт вода из системы охлаждения. Бежала.

Олег прибавил оборотов еще – отчаяннее заколотилось нутро машины; мельче задрожало все вокруг, и еще веселее стало всем. Теперь только пятьсот-шестьсот оборотов отделяли их от настоящей навигации.

И все-таки еще думалось: «Вдруг на следующих оборотах двигатель изменит звук, собьется…»

Поэтому все нетерпеливо ходили по машинному, ждали, когда поднимется температура воды, масла и можно будет испытать двигатель на пределе.

Однако двигатель прогревался медленно.

И Стрежнев не вытерпел, вылез на палубу. Он сошел на берег, отдал чалку, а потом, забравшись, выдернул и трап. И замер: в машинном прибавляли обороты.

Двигатель забирая выше, вдруг будто запнулся, – заколотился жестко, с болью. А ему давали топлива еще и еще…

Но он не захлебнулся, выровнялся, снова пошел мягко.

«Пронесло… критические обороты», – перевел дыхание Стрежнев.

Уже неразличимы стали отдельные стуки – все слилось в сквозной напряженный гул: звенит, тянет куда-то за собой, заражает своей прытью. «Поет!» – как говорят механики.

Стрежнев молодо распахнул рубку. Стрелка тахометра стояла возле полутора тысяч, без дрожи – обороты устойчивые. Термометры воды и масла показывали тоже норму.

Легкие, повеселевшие вошли в рубку Семен с Олегом. Стрежнев оглянулся, сказал с улыбкой:

– Ну, господи благослови, отходим! – И поскатал штурвал вправо. Сбавил обороты, отдернул рычаг реверса назад и снова стал убыстрять двигатель. Теперь он работал на винт. Мутная вода со щепой и корками зашипела, полезла на берег. Стрежнев еще прибавил оборотов – катер пошевелился и тихо отошел.

Все дальше и дальше пятились от насиженного места и теперь навсегда оставляли этот приплесок.

Молча глядели на уходящий берег, и у каждого было что-то новое на душе, будто начиналась новая страница жизни.

А Стрежнев уходил не только от этого берега, он знал, что отчаливает от всех своих прошлых навигаций…

Катер выпятился к середине и развернулся навстречу течению. Стрежнев с силой крутил штурвал в другую сторону, перевел реверс вперед и медленно, но твердо, дал полные рабочие обороты. Катер лихорадочно зазнобило, вода под винтом зашумела…

Пошли полным ходом. Мерно и сильно работает двигатель; ровно гребет винт – не бьет; хорошо в воде сидит корпус: можно оставить штурвал – и катер не уходит с курса.

Стрежнев успокоенно, привычно глядел вдаль, видел разом все: и берега, и середину реки, и там, далеко у горизонта, лес, и каким-то особым, ближним зрением, видел нос катера, воду в воронках и рябь, что убегала под катер, под ноги, но не мог понять, чего же недостает, пока не увидел перед собой заржавленную лопоухую гайку на стекле. Он открутил ее, потом другую и поднял лобовое стекло.

Холодный с брызгами ветер прорвался в: рубку, четче, прослушивался двигатель, сильнее зашумела вода возле бортов.

Олег с Семеном попятились к стенам рубки, а Стрежнев подался вперед и замер перед штурвалом в успокоенном сосредоточенье. Теперь было все на месте: именно живой реки – звука воды, ветра и открытого голоса двигателя – не хватало Стрежневу.

Теперь, глядя вдаль, он даже слегка улыбался, так внутренне, душой, – будто обманул всех. «Вон за тем поворотом будут створы, потом надо прижиматься к левому берегу, а там километра два серединой, потом…»

– Хватит! – прервал его думы Олег. – Давай назад, к перевозу… Хоть от директора пойду отвяжусь. Загрызли…

Когда пристали у поселка, Олег спрыгнул на песок и ушел в контору к директору.

Наискось пересекли реку, отшвартовались у свайного деревянного причала под церковью.

Теперь их жизнь замыкалась меж двух берегов, между селом и поселком.

Было еще совсем рано, доходил только восьмой час, но люди на берегу уже толпились: праздник! Увидев приставший катер, они не стали ждать лодку, а кинулись всей гурьбой к причалу.

Что ж, на берегу был Май как Май… И погода подлаживалась под праздник – вынырнуло в прогал облаков солнце, и день засветился, заиграл легкой весенней радостью.

Семен придерживал багром катер, и нарядные веселые люди сыпались к ним на палубу, смеялись, с удовольствием стучали о железо легкими ботинками, разбрелись по всей палубе, кому где нравилось. Жены придерживали своих мужей, чтобы они не касались рубки и лееров: краска еще не совсем просохла.

Пока снова перебегали через реку к поселку, Семен, наполовину высунувшись из машинного отделения, будто вытирал ветошью руки, а сам внимательно наблюдал за палубой, кабы кто не вывалился за борт. Матроса еще не было, не прислали из затона, и поэтому Семену самому приходилось подавать и заделывать чалку, возиться с трапом.

Из поселка пассажиров было мало: по привычке все шли еще туда, на луговой берег, где надрывно трещала мотором лодка.

На стоянке Семен спустился в кубрик, порылся в шкафу, пошел и поднял на кормовой мачте флаг.

Флаг был закоптелый, обтрепанный, прошлогодний.

– Постирать бы надо, – сказал Стрежнев, обернувшись к флагштоку, – экой срам повесил!

– Положено, – ухмыльнулся Семен, – по уставу… Сойдет пока… Мы и сами-то не больно красивы.

Только тут они оглядели друг друга и увидели, что оба давно небриты, в замасленных и изляпанных краской фуфайках, в затасканных до блеска штанах. Под глазами у обоих чернели от грязи и копоти морщины, руки в ссадинах, задубели…

Они усмехнулись, мысленно осуждая друг друга и ничего не придумали, как только закурить.

А на палубе все копился народ, и надо было скоро снова отчаливать.

– Семен, валяй в магазин, поесть возьмешь, – сказал Стрежнев. – Я пока рейс схожу и один… А потом гляди, собирайся помаленьку, если рассчитываться надумал… Да хоть скажешь там, чтобы мне кого-нибудь прислали. Матроса и то нет…

Семен в ответ что-то хмыкнул и ушел. Стрежнев завел двигатель. Только хотел отходить, увидел, как берегом, скособочившись, семенил по песку Горбов, на бегу размахивая руками. Пальто он сменил на плащ, но был все в той же шашке.