Михаил Бледнов - Между небом и асфальтом

Кстати, я не в коем случае не выгораживаю алкоголь. Кто сказал, что со стакана легко спрыгнуть. Вот уж нет, не всем дано. Это та же трясина, разрушающая весь твой организм и размывающая волю. Детский алкоголизм на пороге 3-го столетия достиг наивысшей точки эскалации и ему, этому бесовскому явлению, нужна экстрадиция. Набивая сармаком свои «багажники», партократы (ранее), ныне олигархи, отцы народа, борющиеся за права детей, они упаковывают подростков в деревянные макентошики.

Алкоголизм – фундаментальная основа для депрессии, отсюда суицид, кухонные разборки, топоры в спине и вилки под пупами. Бычий, совершенно дикий, не поддающийся никакому анализу криминал. Хотел взять взаймы у соседки на продолжение банкета. Та лояльно отказала. Итог – вломилась вся банда собутыльников и всю семью под орех разделала. Утром схватились – кикоз! Давай от тел избавляться. Расчлененка.. предлагаю продолжить.

Расположились мы с Мухой тихо мирно без кипеша. Расстелили клеенку на теннисном столе, подтянулся Санек. Шлюмка каротофана, винегрет. Пошинковали «гидрокурицу» (сельдь), Сашка из дома принес, «балясину» разложили (сало, колбаса). Словом, чики-чики, свои люди. В таких компаниях бытовуха отрицается и полностью исключена.

Загородили по первой. Муха закурил. Молчали долго. Понимали, Мишаня помин по чувствам справляет…

В подвальное глухое окошко раздался цинк. Два коротких, пауза, четыре. Свои, резонно отметил я. Прибыл Малый, как чуял. Мы отворили дверь, не посмотрев в «волчок», так уже определили (волчок – глазок).

– А, братва, гужуете! Слышал, слам солидный подняли, – первое, что выдал он.

При таких раскладах нам и к краноперым под прицел угодить как два пальца, придется кидать взятку, это в лучшем варианте. Нет, базара нет, Малыш не пиздобол, не ботоло, словом, но кто еще при делах за эту масть.

– Кто тебе цинканул такую пургу? – фыркнул Муха. Он все еще пребывал в трансе, как трамвай.

– Да, ладно, завязывай «стойку держать», что, бивня во мне узрел (стойку держать – не колоться). Не менжуйся, братва, за мной мусора не маячат, – и Малый деланно обернулся. – Наливай, залудим за дела и за удачу. – Перескочил на другую тему Малыш.

Все дружно хапнули по пол граненных.

– Тут такое дело, пацаны, – снова взял голос тот, кто прибыл последним. – Егора закрыли по ходу.

– Шотландца? – спросил я.

– Ну да, за ту разборку в «Маяке», когда он Дуста на перо надел.

– А что, терпила-то одыбался?

– Базар тебе нужен, жив «Помидор Укропович». А Егорке на кичман светит. Я через тетку, она у меня в райотделе на посылках, пробивал, следак кричит, завтра в централ этапируют.

– А как его приняли, он же отскочил? – озадаченно интересовался Санек.

– Сам бедовый сдался, пацанчиков от пресса мусорского оградил и не хотел, чтобы этот весь кипеш пиздадельный Ленька на себя взвесил. Они ведь как братья, в натуре, – Малый двумя пальцами поддел со стола жирный кусок «гидрокурицы» и нежно заложил себе в рот. Прожевав, закурил и, метнув почти ровное кольцо в пространство, продолжил. – Надо, поцики, дачку сгоношить и перекид устроить, я у старших пробивал. Чаю поболе, курева, даже если не дымит, в хате пригодится, бацила пореальнее, ну, там конфет, лаве зарядить. Ленька уже суетится, надо и нам для правильного пацана исполнить вещи.

– Лаве у нас есть, – безапелляционно выдал я. – А как загнать, вопрос другой. Через Ферзя тропу протопчем. Завтра с утра я коны с ним наведу. Он мне барбитуры обещал, заодно и побазарю.

Ферзь – было погоняло местного кентярика. В свое время он шахматами рьяно увлекался, когда остальные в битку долбились, пристенок да в кошевары. Повзрослел, поступил в медучилище, закончил, призвался в армейку. Дембельнулся и по какой-то своей протекции на тюрьму фельдшером устроился. Канает лепилой, но сам чертила хитровыебанный, к нему не на каждой козе подъедешь. Местом дорожит, блядина, но я тогда подумал, Шотландец катируется среди парней с городского дня, не раз Ферзю сопли разбивал и вообще, вряд ли шахматист помочь Егору зажлобит. Чревато, душа-то заячья у лепилы.

Сглотнув селедочный ком, Малый выпулил стоящее предложение. Бухло давало закономерные плоды.

– Слышь, парни, у меня самки есть отвязанные. Я драл их уже, пашут, как те пони. Одна вообще «двустволка» (любящая общаг). В ЦПХ живут.

ЦПХ – это общага педучилища, аббревиатура не нами выдумана, но, клянусь дрожжами, актуально-метко: центральное пиздо-хранилище. Я думаю такой архив мохнатых сейвоф есть в любом городе. Допив литряк и вооружившись необходимым антуражем, мы выдвинулись искать «ай лавью». «Мамы, папы, прячьте девок, мы идем любовь искать». Не слабо прикольный у Мухи был «кемель». На бок восьмиклинка, как Гаврош, и папироска, шел целенаправленно, как в бой. Ох, я и не завидовал мамзели, которая под Мишаню угодит. Всю злость сольет и еще в довесок елдой по лбу настучит. «Хорошо, – думал я тогда, – финку у него отнял. Мало ли в городе кипиша. Каждый второй норовит выдать туза за фигуру, а кто понты любит? Из наших – никто и сам не садит».

Муха мог пойти на обострение, а надо оно? По любому – нет. Мы как доги мраморные на случку идем, друг за другом косяком. Лица мандариновые, батареи кипят, шляпы дымятся… «Мамы, папы, прячьте девок…». Да какие в же… мамы, они в общаге, колхозницы. Ну, жизнь, только держись. Вот Егор на киче – это жопа, но об этом с утра, а теперь по мохнаткам ударим передовицей.

Утро в России вечно похмельное, наверное, даже для тех, кто не употребляет алкоголь. Я всегда знал, что миксовать синьку с другой синькой – это кикоз. Знал… ну, и что! Ничего не помню, точнее, слабо что.

Проснулся от жуткого сушняка, язык намертво присох к небу, попробовал пошевелиться, не срослось. Руки, как вата, наверное, я Гулливер и меня опутали мерзопакостные тоталитарные лилипуты. Вот дерьмо. Постарался осемелироваться в пространстве, глаза плохо слушались, скрипели, словно, из глазниц тоже откачали всю влагу. Это они, засранцы, карлики. В носу застыли непроходимые сталактиты, и чертовски больно резали внутренние стенки ноздрей. Попытался что-то ляпнуть, да вовремя спохватился, язык-то присох. Получилось как у Герасима. От этого посталкогольного мычания зашевелилось что-то справа. Я выдернул из носа неровный, как 18 турецких сабель, сталогмит или сталактит и, прилепив его куда-то под матрац, все же превозмог себя и повернул голову вправо. Моя несчастная голова напоминала мне колодезный чугунный люк. То, что я разглядел песочными глазами, никак не могло скрасить это поганое утро. В раскодированную ноздрю ударила стойкая струя шанхайского букета. Симбиоз неподмытых гениталий (прелая селедка) и ужасно стойкий, как французский афтошейв, миазм подмышкового пота. «О! Бля», – Герасим заговорил.