Наташа Труш - Не будите спящую выхухоль

– Надо оперировать, и немедленно!

За два дня до операции Алиса приготовила Стасу обед на неделю, перестирала все, что можно перестирать, перегладила белье, сделала в доме генеральную уборку. Все это через силу, так как порой боль в животе скручивала ее в спираль.

Все это время из головы у нее не выходило это страшное слово – «опухоль». Она думала о том, что будет с мамой, когда та узнает все. Врача знакомого Стас по ее просьбе предупредил, чтобы Алле Михайловне ни слова ни о чем не говорили, что бы там не открылось во время операции. И упаси бог произносить это слово страшное – «опухоль»! Он все это обсуждал с Алисой, которая рада была, что он так трепетно относится к ее маме. Но при этом она сама чувствовала себя каким-то подопытным кроликом. И в голову упрямо лезли мысли о том, что она так мало пожила, и хорошо, что нет детей – хоть сиротами не останутся, ежели что… А что это «ежели», она хорошо понимала, и за два дня до операции шла в клинику, как на Голгофу.

Вообще-то, как только первый раз прозвучало слово «опухоль», доктор ее, Илья Леонидович, запретил ей уезжать из больницы:

– Мало ли что случится в дороге, Алиса Михайловна, – заботливо говорил он. – Все-таки с острой болью шутить нельзя.

Но Алиса и слышать не хотела, чтобы лежать в больнице безвылазно, обрастая дюжиной разномастных пластиковых пакетов с тапочками, халатами, пижамами, кр у жками и книжками. Она сказала, что будет ездить аккуратно и в случае чего немедленно берет такси – и в больницу.

Ну, а когда УЗИ показало эту самую опухоль в брюшной полости, и врачи приняли решение – оперировать, на раздумывания у Алисы времени не было. В понедельник, который неспроста считается днем тяжелым, стало известно про опухоль, а на четверг назначили операцию.

Алле Михайловне удалось наплести про аппендицит – спасибо доктору, не подвел, и, отводя глаза в сторону, сказал, что есть подозрения именно на этот окаянный червеобразный отросток.

Стас был как-то фальшиво бодр, и Алиса понимала, что за этой бодростью скрывается его растерянность. Все-таки, не банальный аппендицит, а что-то неизвестное и страшное должно было показать хирургическое вмешательство. Потому и шла она в клинику, как на Голгофу, опасаясь не столько за исход операции, сколько за информацию, которую ей потом придется принять.

В то операционное утро ее трясло так, что она держала руками нижнюю челюсть, чтобы зубы не плясали во рту. При этом у нее стучали коленки, и это было видно со стороны. Чернокожий доктор Джон – практикант из Марселя, который должен был ассистировать Илье Леонидовичу, пробегая мимо Алисы, заботливо клал руку на ее подпрыгивающее колено, остро выпиравшее под покрывалом, и улыбался ей большой белозубой улыбкой. А потом вкатил ей укол какого-то предоперационного дурмана, и пляски святого Витта через минуту прекратились. Алиса успокоилась, и все дальнейшие подготовительные процедуры пережила без переживаний и дерганья, и совсем незаметно провалилась в сон, вызванный наркозом.

Она очнулась в полной темноте какого-то зеленоватого оттенка, почувствовала под собой холодный металл стола, укрытый лишь тонкой простынкой – во всяком случае, ей так показалось, что стол металлический, жесткий и холодный. Дышать было трудно.

«Ну, вот… Если я не загнулась во время операции, то склею ласты прямо сейчас, – подумала Алиса. – А может я уже там?…»

В ту же секунду из трахеи у нее выдернули трубку. Ну, это она потом от таких же прооперированных узнала, что для наркоза куда-то в трахею, через горло, вставляют трубку – для подачи наркоза. К счастью, больной, которого готовят к операции, не ощущает, как эту трубку ему суют в горло! Это же надо такое придумать: живому человеку и трубку! И куда?! Прямо в горло! Алиса, у которой даже с зубной щеткой большой дружбы не было, в том смысле, что давилась она от нее, – от этой трубки наркозной вообще карачуп схватила бы! Удавилась бы до начала процесса.

Но все закончилось, и трубку извлекли благополучно, и тельце отправили на каталке не в морг, а в послеоперационную палату, а когда она очухалась от наркоза, к ней пришел доктор Илья Леонидович, и, улыбаясь, сказал ей:

– Ну, вот, уважаемая Алиса Михайловна, все закончилось и очень благополучно для всех!

– Что у меня было? – спросила она слабым голосом.

– У вас была внематочная беременность, причем такая древняя, что ничего конкретного я даже сказать не могу. Плод из лопнувшей трубы попал в брюшную полость, где и болтался неизвестно сколько. Его-то мы и приняли за опухоль. Удивляет одно: как вы сами проморгали тот момент, когда все это произошло?!

Да уж! Как она «проморгала» лопнувшую трубу – это еще как-то можно объяснить. Было больно, да. Она думала, что у нее придатки застужены. А вот как она беременность «проморгала»??? Наверное, тоже списала на придатки.

От Аллы Михайловны Стас и Алиса тогда скрыли истинную причину ее пребывания в больнице. Она лежала в хирургическом отделении, а не в гинекологии, и «острый аппендицит» вполне прокатил для мамы, которая навещала дочку.

А вот в организме у Алисы произошли необратимые процессы, которые так и не позволили ей стать матерью, хотя врачи, которые консультировали ее, говорили, что это возможно. Правда, и риск огромный того, что все может повториться снова.

Стаса сначала все это устраивало – они и сразу собирались пожить для себя, посмотреть мир, заняться самообразованием. А потом его стало все раздражать, и он как-то очень уж нежно стал поглядывать на беременных теток и детские коляски. Это было невероятно, но факт! И когда в один прекрасный день Стас сказал Алисе, что у него будет ребенок с другой женщиной, она поняла его. Скандалов устраивать не стала, отпустила с миром, сказав, правда, во след – «Предатель!», и осталась одна в пустой квартире, с престарелым Васей, который оказался не нужным бывшему мужу. Не велико богатство, да и кто знает, вдруг у маленького будет аллергия на шерсть кота?!

Впрочем, про аллергию-то он зря и думал: Алиса Васю не отдала бы. Ни за что! Самой нужен. Да вот хотя бы в качестве жилетки. Она поплакала, обнимая Васю, он терпел ее рыдания прямо в ухо, потом аккуратно выбрался из кольца ее рук, и отправился на кухню – открывать лапой шкафчик с кошачьей жратвой.

«Ну, да, он тоже мужик, обыкновенный кошачий мужик, хоть и кастрированный! И на уме у него только одно – бабы и жрачка! Хотя, нет, у кастрированных вообще только жрачка!» – беззлобно подумала про него Алиса, и тоже пошла в кухню – Васю покормить и самой заесть обиду на мужа.

Она не скоро отошла от душевной травмы. Сначала плакала, потом злость на бывшего захлестывала ее через край, потом она оправдывала его, потом накатывала жалость по отношению к себе, а потом снова ее накрывала обида. И так кругами, спиралями. Примерно, в течение полугода.