Николай Ващилин - Сексотрясение. Играй, гормон!

– Тебе нравиться Гуттиерэ?

– Ты мне нравишься, – шепнул я, как можно ближе прижимаясь к ее щеке, и осторожно взял ее за руку. Она руку не отдернула. Мы так и сидели до конца фильма, пропуская через себя сладостные токи.

Когда включился свет, я убрал руку, и мы пошли, как ни в чем не бывало через парк имени В. И. Ленина, рискуя быть униженными петроградской шпаной. Когда мы стояли на парадной лестнице ее дома, дверь открылась и ее мама ехидно спросила:

– Вы собираетесь готовиться к экзаменам?

А потом, смягчив голос, сказала:

– Коля! Не «обижай» Риту.

Я сделал удивленное лицо. Ведь не мог же я догадаться, что ей лучше меня известно, чем я могу «обидеть» Риту.

К экзаменам мы готовились на крышах. Привычка залезать на крыши домов, наверное, осталась с войны, когда сограждане тушили зажигательные бомбы. Да и мы часто, помогая матерям, носили постиранное белье сушиться на чердак. А там и по крыше можно полазать, полюбоваться панорамой любимого города. Солнце соблазнительно припекало и чтобы не тратить время на поездку в парки или на пляж, мы с учебниками устраивались загорать на крыше.

Как-то раз я подговорил Риту, и мы залезли на крышу ее дома. Она обомлела от вида крыш и колоколен и поцеловала меня в щеку.

– Ты молодец. Здорово!

Потом сняла платье и осталась в купальнике, обнажив свои смуглые плечи и ноги. Она улеглась спиной на подстилку и ее груди вздымались невероятными холмами. Я уставился на нее.

– Ты будешь читать? —спросила она.

Я лег на живот, чтобы она не видела моего позора, и сделал вид, что читаю. На самом деле я не мог оторвать взгляда от мраморной глади ее роскошного тела.

– Ты еврейка? – спросил я, чтобы как-то разрядить ситуацию.

Завистливые девчонки дразнили ее еврейкой.

– Нет, ассирийка.

– Что-о-о? – удивился я. – Где это?

– Историю надо учить. С географией.

– Почему ты им не сказала?

– Зачем?

Я поцеловал ее в плечо.

– Не надо, Коля.

Я поцеловал ее в щеку.

– Не надо. Давай готовиться к экзаменам.

На выпускной вечер девочки пришли в белых платьях и с немыслимыми прическами на головах. Некоторые намазали ресницы маминой тушью, а кто-то даже намазал губы помадой. Рита была в темно-зеленом обтягивающем платье и с длинной черной шелковистой косой с зеленой лентой.

Выпускной вечер закончился, и мы всем классом пошли на Дворцовую площадь. На набережных Невы толпами гуляли «взрослые» опрятно одетые школьники. Марсово поле утопало в сирени. От духоты дня кружилась голова. Я предложил искупаться в Неве, на Петропавловке. Девчонки заупрямились, потому что все были в нарядных платьях и с копнами на головах.

Над Летним садом засверкала молния, и раздался сухой треск грома. Хлынул дождь. Мамина тушь потекла черными ручьями по лицам наших девочек, а их намокшие экзотические прически типа «Бабетта» превратили их в огородные пугала. Распущенные волосы Риты намокли и сделали ее еще красивее. Прятаться от дождя все разбежались в разные стороны. Я обнял Риту, прикрывая от дождя. Рита подмигнула мне, и мы отвалили. За время экзаменов мы почти не виделись и жадно болтали, перебивая друг друга. Мы успели перебежать через мост, который за нами взметнул свои «крылья». Вереницей потянулись баржи.

Мы свернули на пляж Петропавловки. Над городом сиреневой дымкой струилась белая ночь.

– Будем купаться? – спросил я.

– Давай.

Рита побежала по песку к кабинке для переодевания и вышла оттуда в белой шелковой сорочке.

– У меня нет купальника. Я так. – оправдывалась она.

Рита поспешно бросилась в воду, словно стесняясь своей красоты.

– Вода ледяная! – закричала она и выскочила на берег.

Мокрая сорочка прилипла к телу, обнажая ее неземную красоту.

Заглядевшись на изгибы ее тела, на шелковую гриву ее волос, я упал на песок, запутавшись в штанинах, снимая свои брюки. Она подбежала ко мне, и я схватил ее в объятия. Я задохнулся от упругости ее тела, ее грудей, ее бедер. Она вырвалась и снова побежала в воду. Я бросился за ней. Мне казалось, что вода шипит и пениться от моего жара. Я обнял ее и всем своим телом прижался к ней, к ее телу, такому гладкому, такому упругому и теплому.

Мы упали на прибрежный песок. Я прижал к себе Риту изо всех сил. Нас трясло, как в лихорадке, и тут какой-то разряд разорвался у меня в голове и из глаз полетели искры. Я обессилевший лежал на песке. Она прильнула ко мне, и мы затихли. Слышно было, как набегают волны. Кончиками своих изящных пальцев она гладила мое лицо, мои глаза, мои губы.

Ударили куранты на колокольне. Было три часа по полуночи. Был июнь 1961 года. Мы стали взрослыми.

Возвращались мы по пустынным линиям Васильевского острова. Вдалеке маячила одинокая фигура. Это была ее мама. Она с ненавистью посмотрела на меня и хотела ударить Риту, но та увернулась и, плача, убежала. Больше мы с ней не встречались. Никогда.

Взаимная любовь с американцами, разделившими с нами тяготы войны с фашистской Германией и взасос зацелованными на Эльбе в 1945, постепенно к шестидесятым перешла в ревность и ненависть. Уже оттянул свою десятку Эдди Рознер. Джаз-оркестры Леонида Утёсова и Олега Лундстрема, перелицевались в эстрадные и всё реже мелькали на афишах. Облавы на стиляг, подпольная торговля рокешниками на костях затихали в победных звуках коммунистических маршей. Исчезла с экранов «Серенада Солнечной долины», затихало эхо её джазовых композиций. После полёта в космос Юрия Гагарина в ЦК КПСС начали всерьёз рассуждать, как мы накроем штатников атомной бомбой. Быть приверженцем американской культуры стало опасным делом.

Лежа на диване, утопая в неге от звуков музыки и перебирая мысли в своей, выросшей до 58 размера голове, мне казалось, что и работа, и учеба, и спорт, и музыка существуют в жизни только для того, чтобы заманить к себе красотку, и утонуть в ее теплых объятиях. Интуитивно я догадывался об этом еще в детском саду, где мы показывали друг дружке глупости. Прочитанное в затёртых книжках Куприна, Золя и Сэлинджера я осознал, только прикоснувшись к женщине своей кожей.

Как-то по осени меня с сослуживцами послали от Института Электромеханики, где я работал лаборантом, на овощебазу. Пересортировав тонны капусты и моркови, мы гурьбой пошли к автобусу. Я как всегда был со спортивной сумкой, набитой учебниками и борцовской формой, чтобы продолжить обычное расписание своей жизни: после работы в техникум, потом на тренировку, а после тренировки – на джазовый концерт в Дом культуры пищевиков на улицу Правды. Мои приятели Вовка Рябинин и Сашка Шестаков уговорили меня туда пойти, обещая неземное зрелище. У Сашки комнату снимали «зверьки», грузинские студенты из Бонча. Они кинулись из Грузии в московские и ленинградские институты, покупая себе экзамены. Жадные до легкой наживы преподаватели, с аппетитом брали взятки. Сдал грузинский парень экзамены по русскому на пятерку, купил джинсы, батеновую сорочку и… стал человеком. Один из этих постояльцев гарантировал нам проходку на концерт. Я предложил сослуживцам зайти в баню и смыть с себя пот и грязь овощебазы, но желающих не нашлось. Все спешили по домам, где привыкли, экономя рабочее время, умываться над чугунными раковинами. Подошел автобус и все втиснулись в него, как сельди в бочку. Остались только я со спортивной сумкой и Маша, молодой инженер из аналитического отдела. Маша, как оказалось жила совсем рядом, в новостройках Комендантского аэродрома.