Никита Питерский - Последний игрок

– Папа, папа! – Его голос звучит так ясно, как будто он стоит где-то рядом. Кажется, протянешь руку – и сможешь потрепать его по голове. Но я знаю, что все не так, как кажется. Эти цифровые сигналы сотовой связи, способные передавать даже не воспринимаемые ухом нюансы человеческого голоса, – это один из обманов современных технологий, как будто специально созданных, чтобы мы все меньше скучали по своим родным, находящимся далеко от нас.

– Привет, сынок. – Мне тяжело говорить из-за сушняка.

– Забери меня отсюда! Я хочу обратно в Питер.

– Я… Не могу, твоя мать… она… – Говорить становится все тяжелее.

– Мама нашла себе нового парня. У него своя сыроварня, но он такой козел. Заставляет меня работать. Мне осточертело здесь все! Этот сыр, экономия электричества, он не дает долго мыться в теплой воде, говорит, ее нагрев стоит слишком дорого! Эти французы все такие мудаки!

Ирония судьбы. Сын не хочет оставаться во Франции, в которую я безуспешно пытался сбежать на заре своей юности. Ему бы оказаться в моем лишенном всех прелестей жизни голодном детстве.

– Так ты меня заберешь?

– Я поговорю с мамой.

– Поговоришь? И это все? Ты не лучше Жерома! – Голос переполняет разочарование, режущее мне сердце, и в трубке раздаются гудки.

Я опускаюсь на пол. Ощущение такое, будто от меня только что оторвали кусок. Так же было, когда адвокат жены потребовал подписать разрешение на вывоз сына из страны. Теперь эта боль и осознание того, что все лучшее в своей жизни я уже просрал, захлестнули с новой силой. Я так и сижу, наверное, с час, пока передо мной не возникают голые ноги Разменного.

– Думаешь, если так зависнуть, быстрее протрезвеешь? – Голос у него такой, будто он сейчас сдохнет.

– Ты когда-нибудь думал, что все, что мы делаем, слишком мелко, чтобы тратить на это жизнь?

– Ого. – По лицу Разменного я понимаю, что он был меньше всего готов к такому повороту.

– Слушай, не знаю, что на тебя нашло, но не загоняйся ты так.

Я поднимаюсь и смотрю в его красные с перепоя глаза:

– Разговаривал с сыном, хочет чтобы я его забрал. Не понимает, что я не смогу это сделать.

– У меня Сахара во рту. Если хочешь поговорить, дай пять минут.

Мы проходим в столовую. Разменный присасывается к минералке и в два счета осушает бутылку. Закончив борьбу с сушняком, Разменный садится напротив меня.

– Ты же знаешь, у меня в Нижнем Новгороде две дочки и их воспитывает моя мать?

– Конечно, ты их фото много раз показывал.

– Так вот, они не живут с ней, и моя жена не погибала в автокатастрофе. Это просто байка для всех, не больше. Дочки живут со своей родной матерью. Я никому этого не говорю, чтобы не было вопросов, почему я не перевезу семью в Питер. И вот ответ: не хочу, чтобы моя работа повлияла на мою жену и детей. Я их таким образом оберегаю от того дерьма, с которым имею дело каждый день. Видел бы ты семьи моих корешей по бизнесу. Грустное зрелище. А я не хочу, чтобы однажды мои дочери узнали, что их отец сутенер. Но я езжу к ним два раза в месяц. Однажды я выиграю в казино кучу денег, смогу вернуться в Нижний и раз и навсегда все изменить. И раз ты любишь сына, то должен придумать, как тебе все изменить.

Сказав это, Разменный тянется за следующей бутылкой. Теперь я другими глазами смотрю на Разменного, которого полтора года назад спас от самоубийства. В ту ночь шел ливень, но я не замечал его, так как проиграл четыреста штук, из которых двести занял и должен был отдать к концу недели. Я медленно шел по набережной, глядя, как струи воды бьют по насквозь вымокшей обуви. Неожиданно я услышал визг шин и увидел метрах в тридцати впереди меня машину, которая резко свернула с дороги, въехала на газон и через секунду врезалась в ограждение набережной, снеся пять метров чугунного литья к чертям. Машина не упала в воду, а лишь застряла над водой на один метр. Ей не хватило разгона, чтобы сломать ограду и пролететь дальше. Я бросился к машине и увидел человека, уткнувшегося в подушку безопасности. Схватив булыжник, я быстро превратил стекло в мелкие осколки и, открыв дверь изнутри, вытащил из машины тридцатипятилетнего парня, весь вид которого ясно говорил, что его жизнь законопослушной не назовешь. Лежа на гранитной набережной и пытаясь отдышаться, я присмотрелся и узнал в нем человека, который сегодня за соседним столом проиграл кучу денег и устроил скандал, обвиняя казино в мошенничестве, из-за чего его мгновенно выперли оттуда, посоветовав больше не возвращаться. От него несло спиртным, поэтому я решил не вызывать «скорую», которая бы наверняка сдала его ментам, а дождаться, пока он придет в себя. О чем сразу же пожалел: открыв глаза, он набросился на меня, пару раз заехав в нос и обвинив в том, что я не дал ему сдохнуть. Лишь спустя две недели он встретил меня перед казино, в которое вход ему был заказан еще целый месяц, и поблагодарил за спасение.

После столь откровенного разговора с Разменным я наконец нашел в себе силы поднять спящие тела, разбросанные по квартире. Я попытался сразу озадачить их полом в ванной, но не получилось: неожиданно вернулся Лавэ с едой и шампанским. Оказывается, ночью он проснулся с диким желанием продолжить пить, но нашел только выдохшееся шампанское. Недолго думая, он вызвал такси и поехал по ночному городу искать того продавца, который согласится в обход закона продать ему алкоголь. Так что к полу из оникса мы смогли вернуться лишь через часа полтора, после того как каждая из дам приняла душ и употребила полбутылки шампанского с бутербродами и сигаретой. Блондинка пристально осмотрела пятно, затем сказала, что удалит его минут за десять, когда-то в своем родном Таганроге она отмывала и не такое. Вооружившись резиновыми перчатками и химикатами, эта жрица любви, стоя на четвереньках, принялась со всей силы его оттирать губкой, пропитанной каким-то чистящим средством, в результате чего пятно увеличилось в размере и приобрело нездоровый фиолетовый оттенок. Затем, сказав, что, видимо, это останется моей проблемой, блондинка с подругами быстро собрали шмотки, выдоили с Лавэ стопку купюр и удалились. Разменный и Лавэ тоже исчезли под шумок, сказав, чтобы я не очень парился по этому поводу. Продумав все варианты, я не нашел ничего лучше, чем поехать в IKEA и купить там синтетический коврик, более-менее подходящий под цвет интерьера. Коврик идеально закрыл разбитый участок пола, и я отправился в офис.

На экране мобильника высвечивается городской номер, когда-то принадлежавший ЖЭКу. Я не хочу снимать трубку и просто слушаю мелодию, но если не сделать этого, то она будет звонить мне снова и снова, и я решаюсь – беру телефон, заношу палец… Нет. Стоп. Сначала нужно понять, что я отвечу? Что она спросит, я и так знаю, а вот что ответить? Начать извиняться? Нет, это ни к чему не приведет. Сослаться на то, что работаю без выходных? Она в два счета перевернет дело так, что придется лицезреть ее уже в ближайший понедельник. А может, к черту все эти оправдания, послать ее грубо и бросить трубку? Выйти из офиса на балкон, чтобы никто не слышал, как я выплескиваю из себя отборный мат, ведь здесь меня считают примерным парнем, без капли гнили в душе, и распрощаться с ней раз и навсегда. Да так, чтобы ее передергивало от одной мысли позвонить мне. Да, именно так я и сделаю. Я иду на балкон. Здесь, на балконе тридцать восьмого этажа, на сто шестнадцать метров ближе к небесам, мой мобильник неожиданно замолкает. Ничего, подождем. Сейчас снова позвонит. Я опираюсь о перила балкона и смотрю на сверкающие на солнце здания бизнес-центров и элитных многоэтажек. В том доме я продал две квартиры, в этом – одну, я смотрю на все эти здания и вижу только свои комиссионные от продажи. Вот бы продать весь этот город, со всеми его музеями, парками, театрами и дорогами. А потом поехать в Вегас и играть, играть до конца жизни, двадцать четыре часа в сутки, в самые дикие, самые отвязные игры, какие только может придумать воспаленный мозг психопата, в игры, которые официально не предоставляет ни одно казино города грехов, но которые там проходят еженедельно. Я смотрю на мобильный, но он по-прежнему молчит. Ладно, позвоню сам. Позвоню и пошлю ее, а потом удалю номер из мобильного. Давай же, три минуты – и все будет кончено. Я нажимаю кнопку звонка, идут одинаковые, меланхоличные гудки, и вдруг она снимает трубку.