Николай Еленевский - Сердцебиение (сборник)

– Подъем и вперед!

Побросали эти мешки с песком, кто где, с ними ведь не очень-то разбежишься, а ползти и вовсе несподручно, и пошли. Если бы без этих проклятых мешков, так и ближе подобрались бы.

Слышно, как ротный кричит:

– Броском до траншеи, броском! – и ругается жутко.

А где ты поднимешься, когда над головой вжик да вжик, цви-и-ик да цви-и-ик: железные соловьи поют так – головы не поднять. Куда вперед, народ начал отползать обратно в свою траншею.

Володин между нами бегает, пистолетом размахивает:

– Подъем и вперед!! За Родину, за Сталина!!!

Оно понятно, за выполнение приказа офицеры отвечают. Ох и трудно было подниматься!

Взводный подбегает к пулеметному расчету:

– Перебежками к холмику и оттуда прикрывать огнем цепь, патронов не жалеть!

Матвеев подхватил пулемет, Яромчик магазины – и бегом туда, куда указал взводный. Пули дырявили шинели, а их не тронули. Добежали, быстро пулемет установили – и огонь! С другого фланга еще наш пулемет застрочил. Поднялись солдаты, побежали вперед. Немцы опять ка-а-ак дали, даже минометы затявкали. Снова рота легла.

Целый час, а может, и больше мутузились, и ни на метр вперед. Уже окончательно стало светать. Над полем тишина, туман еще низинами колышется, как будто кто-то бродит в нем, что-то ищет.

Сержант Матвеев, командир пулеметного расчета, крепкий, рослый такой сибиряк, говорит:

– Непонятно, а наши где?

Везде все тихо.

Рассеялся туман. Впереди немецкая траншея виднеется, немцы там ходят, переговариваются. Все слышно, и с холмика видно их.

Сержант шепчет:

– Вот вляпались, Яромчик.

– Ничего, помаленьку попробуем в землю зарыться. Потихоньку, так, чтобы немцы на нас внимания не обращали. Подумают, что это раненые копошатся. Зароемся и затихнем.

Попятились они с вершины, начали окапываться. Холмик. Земля, что камень. Лежит на боку, торкает в нее лопаткой. Наколупает, отгребет и дальше. Стараются. Погибнуть зазря немудрено. Как ротный говорил, кто зазря погиб, тот не солдат. Солдат должен умирать с пользой. Сначала прикопали головы, уже веселее на душе, а там чуток и поглубже. Долежали до темноты. Затем помаленьку начали отползать в свою траншею.

Командир роты их увидел, удивился: «Как вы остались, как вы команды не услышали, что отступать приказано?»

– Да вот не услышали, товарищ капитан!

– Ладно, берите носилки и выносите раненых с этого проклятого поля.

Ходят по полю, как по тому свету, шепчут: «Хлопцы, отзовись, есть кто живой?» Найдут, на носилки – и тащат в тыл. Человек шесть отыскали, перенесли в траншею. А так много набралось. Их начали дальше переправлять. А есть хочется, жуть. Перед атакой никто не ел. Если перед атакой поел да пуля в живот, шансов выжить никаких. Санитары и врачи предупреждали, что лучше всего в атаку натощак идти. Тоже веселого мало. Почти сутки во рту ничего.

– Хлопцы, может, у кого какой сухарь завалялся?

Дали… Жует его солдат, а он такой вкусный!

Передневали. Все тихо. Немец не беспокоил, а нашим тоже не до него. Никак не отойдут после неудавшейся атаки. Яромчик с сержантом рассматривали свои продырявленные шинели. Палец пролазит. Показывают бойцам, те хохочут, говорят, это вы сами дырок наделали. Сержант сердился: «Это надо спросить, куда вы наделали, так драпали, что и нас оставили».

Вечером пришел приказ отвести полк в тыл. А что там отводить? От их роты, может, пару десятков человек уцелело. Это с семидесяти человек, если не больше.

Во втором эшелоне просидели целый месяц. Новый год, 1945-й, встретили. Готовились к наступлению. Зима пришла. Зимой воевать куда как хуже. Если не дай Бог ранят, так мороз быстро добьет.

День 30 января 1945 года был прописан во всех документах простого солдата великой войны.

– Накануне, ранним утром 29 января, перед атакой по немцам авиация налет совершила, затем ударила наша артиллерия, а к ней «катюши» добавились. Казалось, от немцев ничего не осталось. Мы снова должны были добежать до своего леска, а что за ним, никто не знал.

– Вперед!

Поднялись, по белому полю «Ур-ра-а!».

Он опять с пулеметов. Это надо же, после такой бомбежки, такой артиллерийской подготовки и уцелел. Нам приказали отступить. Наша артиллерия опять как даст по его переднему краю… Часа три молотила без перерыва. Теперь, когда мы пошли вперед, огонь с его стороны был не такой сильный.

Прорвались!!!

…И пошли гнать. Главное – не дать ему остановиться и закрепиться. Здесь уж нас агитировать не надо, сами понимали, что к чему. Может, километров тридцать, а то и больше шли без остановки, без передышки. Народ уже окончательно выдохся. Ночью вышли к реке, к Неману. Поселок какой-то. Моста нет. Взорван. Но саперы переправу по льду налаживают. Вдоль берега войск разных уйма.

И здесь немецкая артиллерия приложилась. Взрыв на взрыве. Крушила все подряд. Калибр большой, как попадет в машину, так ничего от нее, попадет в дом, только печь уцелеет. Я у командира роты связным был. Нырнули мы под танк. Я лежу и молю Бога, чтобы этот танк не поехал. Взрывы такие, что как попал снаряд в танковую башню, так мы понизу на минут пять с командиром оглохли. Перекрестился: «Спасибо тебе, Господи, что сохранил!»

А капитан ругаться стал. Он крепко бранливый был:

– Да плевать на твоего Господа. Заладил, Господи, Господи…

– Не надо так, товарищ капитан! Все мы под ним ходим, – поспросил Яромчик.

– Под пулями ходим, а не под ним! – и капитан опять выругался. – У них на пряжках этот Бог написан.

Для меня, человека верующего, это обида большая, вначале смолчал, а затем и говорю:

– У них свой, а у меня свой.

Обстрел продолжался долго.

Когда разрывы притихли, капитан приказал всем собраться.

– У немцев передний край обороны по берегу идет. Значит, будем по льду переправляться. Держитесь один одного. Там саперы маячки выставят, вот по ним и ориентироваться. Главное, чтобы все было тихо. Сосредотачиваемся под обрывом, а оттуда броском вперед. На нашей стороне неожиданность. Немцы думают, что без артиллерии мы не сунемся. А мы рискнем!

Страшно бежать по замерзшей реке. Ни укрыться тебе, ничего. Хорошо, что еще ночь темная – месяц в тучах, – бежим повзводно, след в след, по маячкам саперным. Лед на середине слабоватый. Где-то промоины чернеют, плехают, а в голове одно: только бы он нас не заметил, только бы не ударил. Получилось так, как и планировал капитан. Вся рота втихую по льду пробралась к обрывам. Сгруппировались. Каждому взводу определена задача. Затем: «Ур-ра-а-аа!» Стрельбы было мало. Своих бы в рассветной мгле не зацепить. Больше на штык, на гранату надеялись. Видишь чужака перед собой и колешь. Здесь уж кто быстрее да ловчее. Немец ведь тоже не промах, он тоже хороший солдат. Хотя умирать не любит, очень боится. А кто любит?