Андрей Пшеничников - Притяжение Красной планеты. Рассказы, стихи, мысли

На смену жаркому и сухому лету приходила тёплая и такая же сухая осень. Только по утрам иногда бывало довольно прохладно. Именно в такие дни в лесу зарождался туман. Он сначала копился там, всё больше густея, потом приходил в движение, клубясь, выползал из леса и скоро поглощал село. Тогда белое молоко тумана плавало в палисаднике за окнами дома, где жила смерть, и, казалось, хотело пробраться внутрь. Но тщетно. Поднимавшееся всё выше солнце скоро растопляло туман, к обеду становилось даже жарко, и смерть снова выходила на свои прогулки.

Село лежало в осенней дымке. По субботам топились бани. Сельчане копали картошку. Уборка урожая была в самом разгаре, и смерть теперь часто могла наблюдать, как с машинного двора в поля гуськом выходили старые комбайны, покачивая своими длинными жатками. С полей грузовые машины везли зерно на мехток, гул которого не замолкал на этот раз и ночью. И глядя на всю эту муравьиную возню, смерть думала о том, как много людям нужно для жизни, и что гораздо проще и легче умереть, чем жить.

Начиная с октября, всё чаще выпадали пасмурные дни, но без дождя. Сразу холодало. Всё небо затягивалось свинцовыми клочковатыми облаками, от которых делалось почти темно. Смерть тогда потеплее укутывала своё тощее тело в какие-то тряпки, брала в руки палку и шла на кладбище.

Дорога поднималась на взгорок. По мере подъёма всё явственнее ощущалось сырое дыхание облаков, до которых, казалось, можно было дотянуться рукой. Вот и остался позади машинный двор. Ферма с длинными коровниками, водокачкой и громоздким зданием кормоцеха была теперь совсем рядом. И нигде ни души, только сверху, с кладбища, доносится редкое карканье ворон. А вот и полуразрушенная колхозная столовая, где когда-то дядя Саша выпил свою последнюю бутылку. Наконец смерть скрывалась в подвижной завесе низких облаков и входила на кладбище.

Туман был такой густой, что за десять метров уже ничего нельзя было разглядеть. Смерть не спеша бродила между крестами и памятниками, читала надгробные таблички, разглядывала фотографии. Возле могил стариков она почти не задерживалась, зато подолгу стояла над могилками детей. Кладбище было довольно большим. В тумане, заблудившись, смерть заходила иногда на старую его часть, где не было ни табличек, ни фотографий, а только холмики земли с рассохшимися почерневшими крестами, да множество ворон. Последних смерть особенно не любила. Всякий раз, когда какая-нибудь ворона подворачивалась ей под руку, она старалась ударить её своей палкой, но всегда промахивалась. Ворона тяжело снималась с места и благополучно скрывалась в тумане. Было хорошо слышно, как она не отлетала слишком далеко, а садилась где-то совсем рядом и недовольно каркала.

Под конец, устав бродить пот кладбищу, смерть находила три расположенные рядом могилы, с фотографий которых на неё смотрели молодой человек, пожилой мужчина и глубокая старуха. Это были могилы дяди Саши, деда Коли и прабабушки Химы. Постояв какое-то время возле них и окончательно замёрзнув, смерть уходила домой.

Скоро выпадал снег. Начиналась зима, и смерть снова закрывалась в доме. Топила печку, бесцельно шлялась из угла в угол или часами смотрела в окно на заваленную сугробами улицу. Над тёмным лесом всё также белели заснеженные поля. Небо было затянуто тонкой пеленой волнистых облаков, сквозь которые золотистым пятном пробивалось низкое солнце. Постепенно золотистый свет превращался в розовый, и это означало, что наступал ранний зимний вечер. И тогда смерть садилась за стол, раскрывала перед собой дневник и читала уже знакомые строки:

«В ноябре умер дядя Саша, мамкин брат. Ему не было и сорока. В колхозе мужикам на праздник выдали спирт „Рояль“. Они пили его в столовой. В этот же день дядю Сашу нашли мёртвым на ферме в работающем тракторе…»

Ни в Бога, ни в загробную жизнь он не верил, и это была совершенно осознанная позиция. Богословие, в отличие от многих верующих, он знал хорошо, и тем отчётливее ему представлялось, что это не Бог сотворил людей по образу и подобию своему, а, напротив, люди выдумали Бога по своему образу и подобию. Тем более примитивной ему казалась идея вечной жизни в раю, согласно которой выходило, что целью добродетельного существования на земле является всего лишь получение удовольствия на небе. Повторяю, во всё это он не верил, и потому какого же было его удивление, когда после своей смерти он вдруг увидел, что свет не погас, а его душа отделилась от его тела.

Он видел себя мёртвым, лежащим на диване. Судя по всему, у него случился сердечный приступ. Тело было скорчено, обе руки прижаты к левой стороне груди, а на лице застыла гримаса боли. На полу, на ярком зелёном паласе, валялась недочитанная газета. В окно светило весёлое мартовское солнышко, было видно, как с крыши дома капали сосульки. И ему вдруг стало досадно на себя, за свою смерть, которая так не вязалась со всей этой обстановкой весеннего дня. Теперь он понял, почему о покойнике говорят, что он подвёл или подкачал. Да, своей смертью он именно подвёл всех живых людей, и прежде всего своих родных. Но делать было нечего.

Вскоре, однако, чувство досады сменилось любопытством. Положение, действительно, было необычным. Он убедился, что может свободно перемещаться в любом направлении. Наконец, ему стало просто неприятно находиться в одной комнате со своим мёртвым телом, и он двинулся вглубь квартиры.

На кухне его ещё не старая жена, напевая себе что-то под нос, готовила к обеду котлеты. Сковородка громко скворчала, вкусно пахло жареным мясом, а из форточки в голубое небо вырывались прозрачные клубы пара. Всё это было знакомо, привычно, мило, но тут он вспомнил, что в спальне находится его труп, и ему сразу же захотелось бежать из своего дома. Между тем жена закончила жарить котлеты, вытерла сальные руки о полотенце и громко позвала его к обеду. Ответа не последовало. Ничего ещё не подозревая, она позвала его во второй раз, потом в третий. Наконец, потеряв терпение, она с улыбкой направилась в спальню, очевидно, рассчитывая увидеть своего мужа задремавшего за газетой. Он представил, что сейчас будет, не выдержал и бросился вон из квартиры…

Всё время похорон он просидел в гараже, в своей старенькой машине. Конечно, он мог бы находиться в любом месте, хотя бы даже висеть где-нибудь на проводах, но его, уже свободного от тела, всё равно тянуло в свой угол. Только на третий день он осмелился выбраться из гаража и слетать к себе на могилу. Нашёл он её сразу. Она резко чернела на белом фоне ещё заваленного снегом кладбища. Вот здесь, под этим холмиком комковатой земли лежал тот, чья физиономия сейчас смотрела на него с фотографии, прибитой к деревянному кресту – стареющий, лысоватый мужчина, с одутловатыми чертами лица и каким-то брезгливым выражением на нём. «Неужели это я? – думал он, глядя на снимок. – Лучше бы с фотографии смотрел не этот пожилой хмырь, а мальчик; ведь лучшее, чем люди бывают в своей жизни, они бывают детьми…» Кладбище дышало покоем, тишиной, только изредка шуршал, обваливаясь, подогретый солнышком снег.