Ольга Рыкова - Я объявляю Джихад… Простая повесть о не очень простых вещах

А в Париже для меня слишком много приезжих, суеты и чувствуется все время какая-то нервозность в воздухе, это мое личное первое ощущение, в тот момент, когда таксист привез нас в десятый округ, мне так показалось, пока на следующий день утром я не забрела в уютное полупустое кафе недалеко от нашего отеля. Тогда я впервые по-настоящему вдохнула воздух этого города.

Я вышла из метро и обратила внимание, как молодая женщина-азиатка вызывающе, с неприязнью бросила взгляд на меня, а потом на пакет с известным логотипом. Ой, я совсем забыла про сумку, надо ее спрятать в обычный пакет. А то, чего доброго, не донесу до гостиницы, еще по голове дадут, ну, я же читала в интернете, что в этом округе могут. С этими пугающими меня мыслями я вбежала в магазин, взяла что-то быстро из еды и засунула все в полиэтиленовый пакет вместе со своей неожиданно появившейся первой и последней дорогой сумкой.

На выходе из метро стоял лоток на колесах с небольшим полосатым навесом, и от него тянуло одурманивающим ароматом восточных специй, и в перемешанной какофонии запахов было невозможно уловить что-то более или менее ярко выраженное, там было все перемешано так, что человек, обладающий тонким обонянием, мог сойти с ума. Я никогда не покупаю специи на таких развалах и лотках, в этом нет смысла – они либо уже выдохлись, либо настолько смешались с другими ароматами, что, покупая черный перец, вы рискуете испортить суп вкусом корицы.

Вот финики – другое дело, их покупать лучше всего здесь; полежав несколько часов на солнце и свежем воздухе, на мой взгляд, они становятся еще вкуснее. Финики, как же я могла забыть про них. С тех пор как я пытаюсь сидеть на диете, они стали для меня просто спасательным кругом во время приступов, побуждающих меня сожрать что-то сладкое.

Я приметила эту палатку в первый же день своего приезда и вот уже целую неделю каждый день после обеда прогуливалась сюда, чтобы за восемь евро купить себе стаканчик фиников, два можно было купить за четырнадцать, но купить два означало для меня съесть их в один присест и окончательно забыть о стройности фигуры. Мы делили этот стакан на двоих с дочкой, и уже назавтра я снова бежала к Далилю.

Первый день в Париже я была сама не своя, то ли перелет сказался, то ли что в обещанных на сайте гостиницы апартаментах экономкласса не оказалось кофеварки, да и интерьер номера оказался чересчур красным, на фото это казалось довольно стильным, а на деле это был ад, где преобладал малиново-красный оттенок, совершенно разъедающий мой мозг. Но самое важное для меня, что было чисто и не заставлено мебелью, и воздух в обеих комнатах был свежий и прозрачный, там было чем дышать – это главное. Мы наспех распаковали чемоданы, перевели часы, переоделись и вышли прогуляться.

Было немноголюдно, даже пустынно, не увидев ничего интересного, мы решили идти в сторону шумной улицы и дошли до метро.

Ветер еле шевелил края ткани на навесе, под которым стоял пожилой мужчина с испещрённым морщинами лицом и глубоким отстраненным взглядом, который уходил в неведомые глубины его сознания. Лицо его было спокойно и безмятежно, словно про себя он читал какие-то неведомые всему миру мантры, несущие в себе кладезь жизненной мудрости.

На востоке особое почитание к пожилым людям, отцам, дедам, матерям. Там вы не услышите от сына фразу типа «Да пошли вы на хрен, задолбали уже!» – адресованную родителям. Это кажется почему-то мне очень важным и навсегда утерянным для нашего среднестатистического европейского человека. Моя дочь при любом удобном случае считает возможным сказать мне, что я полный отстой в вопросах современной жизни или что-то в этом роде. Мы с ней больше подруги, чем мать и дочь. Правильно это или нет, я не знаю. Но все-таки не могу себе представить, как бы я своему дедушке, прошедшему всю войну от начала и до конца, сказала типа: «Отвали со своими советами».

А моя Дарья запросто так разговаривала со своей бабушкой, когда та еще была жива.

Мы двинулись к палатке.

– Как по-английски финики? – спросила я у Даши.

– Да фиг его знает, ща загуглю.

Подойдя к лотку вплотную, я отметила, что взгляд мужчины совсем не изменился.

– Вы говорите по-английски? – спросила я, сама прекрасно понимая, что я-то не говорю, знаю много слов, но связать их не представляю себе возможным.

Он оживился и сказал: «Да, немного».

Удивительным образом, люди не носители языка всегда понимают друг друга, и им не надо много слов, чтобы что-то понять или объяснить.

Я ткнула пальцем на финики и спросила:

– Сколько?

– Это отличные финик, и мадам! – сказал он и улыбнулся.

Я видела много самых разнообразных улыбок, трогательных и смешных, веселых и вымученно-грустных, несчастных и счастливых, торжествующих победу и скрывающих поражение, искренних детских и лукаво флиртующих. Но улыбки, и от которой у меня пошли мурашки по коже, – нет. Нет, в ней не было ни доли тщеславия или неприязни, нет, просто непомерная глубина глаз сменилась странной энергетикой, бесстрастно смотрящий, он улыбался одним лицом, сосредоточенно и в то же время завораживающе… Меня передернуло внутри, но он мне понравился!

Мужчина, проживший длинную и нелегкую жизнь, познавший, наверное, все тягости и невзгоды, познавший силу нереальной любви и, может, тысячи разочарований. Он улыбался, но его душа была запечатана семью печатями, и никто не сможет заглянуть внутрь. Если я и представляла себе восточного мудреца, то он выглядел именно так, как этот продавец пряностей.

– Как вас зовут, мадам? – услышала я, но не с первого раза. Даша дернула меня за рукав:

– Мам, ты что, уснула?

– Как вас зовут?

– Ольга.

– Откуда вы?

– Из России.

– О, Россия – это очень большая и сильная страна! У меня есть там друзья. – Я Далиль, – сказал он и, набирая стаканом финики, быстро одернул рукав белоснежной хлопковой рубашки, закрыл татуировку на запястье, выгоревшую арабскую вязь, уходившую куда-то далеко к локтю. Я успела ее заметить, потому что я разглядывала его руки. Я всегда смотрю в глаза, а потом на руки. Я читаю жизнь, угадываю характер, придумываю истории о людях, с которыми встречаюсь в своей жизни.

Узловатые, длинные, но не старческие, подвижные пальцы были очень сухими и очень чистыми. Глядя на это, я подумала, что у меня никогда в жизни не было таких чистых рук, даже после ванны или мытья посуды. Ногти аккуратно подстрижены, не было старческих пигментных пятен, мозолистые руки, которые трудились от начала своей жизни и будут трудиться до последнего вздоха. Такие руки у людей, которые встают в три часа ночи, чтобы делать нам хлеб, у тех, кто выращивает для нас виноград и делает вино, у работников в сапожных мастерских, у сыроваров и кондитеров, поваров и мастеров, делающих ремонт в наших домах. Такие руки у меня всегда вызывали искренне уважение и почтение их хозяину. Трудно было определить его возраст, может, лет шестьдесят, может, больше.