Катерина Славская - Китайские фонарики. Повести

– Но, но… мы же можем начать все сначала, забыть, начать с белого листа, как будто этого не было…

– Но Это Было! – чеканя каждое слово, проговорил Герман и встал.

Алевтина тоже встала. Она все еще хваталась за соломинку.

– Но ты простишь меня?

– Я не смогу… прощай…, – Герман говорил негромко, Алевтина опять не узнавала его голос, в нем появились незнакомые ей интонации.

Как подкошенная, Алевтина снова опустилась на скамейку. Герман уходил, не оборачиваясь. Алевтина заворожено смотрела ему в след. В левой стороне груди ощущалась тяжесть, ее слегка подташнивало. Алевтина тихо плакала. Она с силой зажмурила глаза, пытаясь справиться с внутренней болью, но это не помогло. Когда она открыла глаза, Германа она уже не увидела. Он ушел. Теперь Алевтина знала, как умирает счастье…

После расставания с Германом вести прежний образ жизни у Алевтины не получалось. Она никак не могла сосредоточиться на своей работе. Алевтина ловила себя на мысли, что те исследования, которые ей пришлось провести, с каждым днем становились для нее все менее значимые, а сама тема диссертации – не актуальной и никому не нужной. Она стала ощущать свою бесполезность, внутреннюю опустошенность и постоянную нервозность. Алевтина стала рассеянной, вздрагивала, когда ее окликали, у нее все вываливалось из рук, она отвечала невпопад коллегам, и в основном находилась в молчаливом состоянии. Работа над диссертацией зашла в тупик. Происшедшие с ней перемены настолько сильно бросались в глаза, что Алевтину вызвал к себе ее научный руководитель.

– Алевтина, что происходит?

– Ничего, – Аля пожала плечами.

– Вот, именно, я вижу, что ничего. За последние три недели ты нисколько не продвинулась. Тема движется к завершению, а конечного результата нет! Его просто не будет. Ты видела, что происходит в лаборатории? В каком состоянии находится опытная партия? Это же полгода работы! В таком темпе ты не успеешь к сроку!

– А мне некуда спешить, – безразличным тоном ответила Алевтина.

Сказав это, она посмотрела на своего руководителя. Профессор настолько удивился выражению ее глаз, что невольно положил свою ладонь на ее руку и обеспокоено спросил:

– Аля, ты не заболела? Может быть тебе недельку отдохнуть? Лабораторию я возьму на себя.

Алевтина покачала головой.

– Я не буду спрашивать, но понимаю, что у тебя какие-то неприятности. Надеюсь, что ничего смертельного. Но, может, тебе все-таки помочь? – профессор говорил участливо, он так вглядывался в глаза Алевтины, как будто пытался найти в них ответ на свои вопросы. Он был пожилым человеком, и по возрасту Алевтина вполне могла сойти за его внучку.

Она снова покачала головой и слегка улыбнулась:

– Спасибо, я справлюсь.

«Смешно, – подумала про себя Алевтина, – разве профессор может мне в этом помочь».

– Ну, хорошо, – профессор не стал больше ничего у нее выспрашивать, – даю тебе день отгула, а послезавтра продолжим работать. Соберись, свои проблемы положи на полку, пусть там пылятся, потом выбросишь, у тебя главное – защита. Все остальное после, целая жизнь впереди, это я уже старик.

Профессор усмехнулся и похлопал Алевтину по плечу. Она благодарна была ему за эти слова, но они ничего не изменили.

На следующий день Алевтина написала заявление об уходе. Ни доводы, ни уговоры профессора ее не остановили. Другого выхода для себя она не видела. Оставаться в Москве, знать, что где-то рядом находится Герман, и быть не с ним, для Алевтины было невыносимым. Это было страшнее, чем объяснение с руководителем, которого Алевтине было по-человечески жалко. Все остальное уже не имело значения. Ей хотелось бежать, бежать и бежать. Чтобы никого и ничего не видеть, что за последние годы ей стало родным и близким. Чтобы не бередить душу, забыть Москву, забыть Германа, все забыть…

Через две недели Алевтина уехала к бабушке в Белозерск. Она не поехала сразу домой, так как не хотела пока объясняться с родителями, особенно, с матерью. Она позвонит им из Белозерска или лучше напишет письмо, но потом, не сейчас.

Как хорошо, что бабушка почти ни о чем ее не спрашивала, была только очень рада. Приехала, значит, так надо было. Бабушка лишь суетилась вокруг нее да все время улыбалась. «Внученька пожить приехала. Сколько лет-то не виделись, только письмами. Все в Москве да в Москве. А маленькая была, каждое лето гостила-то. Как чувствовала, пирожки поставила. С брусникой. И рыбка есть свеженькая, сосед наловил, пожарю. Не буду старух своих приглашать, с тобой посидим, почаевничаем. А завтра баньку тебе стоплю, внученька».

Алевтина слушала бабушку и тоже улыбалась. Какой чудесный у бабушки голос, который Аля так давно не слышала. Бабушка так замечательно окала, ее говор был настолько родным и приятным, что Алевтине начало казаться, будто она вернулась в детство.

Аля прошла в глубину дома, села на кровать, на которой она так часто спала, когда была ребенком. Погладила старое набивное одеяло, кружевную салфетку на подушке. Обвела глазами комнату, улыбнулась. Вздохнула. Как же у бабушки хорошо! Алевтина всегда чувствовала себя здесь в безопасности. И сейчас она надеялась, что здесь, в доме у бабушки, ничто не будет тревожить ее душу,…никаких воспоминаний… все забыть…

– Бабуль, я пойду, посижу на своих ступеньках, – Алевтина соскочила с кровати, подошла к бабушке, поцеловала ее.

– Иди-иди, посиди, а я пока все приготовлю, – бабушка повернулась к печке.

Бабушкин дом стоял на самой окраине города. Собственно здесь был и не город вовсе, а настоящая деревня, примкнувшая к городу. А город там, в центре, Алевтина невольно посмотрела в ту сторону, завтра она обязательно сходит в городище, посетит храм, прогуляется по валам. А сегодня…

Алевтина прошла в сад, дошла до стареньких мостков, спускающихся прямо в канал. Остановилась. Небольшая ширина обводного канала да кромка косы отделяла ее от самого чудесного озера на свете. Белого! Алевтина немного постояла на верхней ступеньке, вдыхая свежий воздух родных просторов и всматриваясь вдаль. Потом дрожащими руками она взялась за ветхие перила, сделала два шага вниз, села на любимую ступеньку, третью снизу. Аля положила руки на колени, взгляд ее был устремлен далеко вперед, сердце учащенно билось. Вслушиваясь в каждый шорох и отдаленные крики птиц, Алевтина наслаждалась окружавшей ее тишиной, неспешностью местной жизни, красотой воды и наступающей белой ночью. По щекам у нее текли слезы.

Из этого состояния невесомости ее вывел оклик бабушки. Пора было идти ужинать. Алевтина поднялась, посмотрела еще раз туда, где за косой простиралось озеро. Солнце уже начинало садиться, но она еще не раз успеет полюбоваться чудесным закатом, так как времени у нее теперь для этого созерцания будет предостаточно. Алевтина вытерла глаза и направилась в сторону дома.