Ольга Примаченко - С тобой я дома

Не понимаю женщин, которые искусно манипулируют мужчинами, используя как аргумент в любом споре угрозу уехать жить к маме, но так никогда и не решаются выкатить свой розовый чемоданчик, набитый тряпками, за порог (потому что черт его знает, как оно там, за порогом-то, это тебе не словами бросаться – там темно).

И еще меня очень злит, когда я слышу фразу: «Добро пожаловать в реальный мир, Оля».

Словно реальный мир – это всегда какая-то феерическая ж… па. И чтобы хоть немного в нем соображать, нужно родиться в самом злом и страшном районе города, с малолетства бухать по дворам, плохо учиться, мало где работать, мало что зарабатывать, в конце концов окончательно «спиться с пути», но зато навсегда получить право с видом матерого волка сидеть на лавке у подъезда и рассыпаться в ужасных банальностях вроде «Жизнь – это вечная борьба».

Так вот, для меня это – не «реальная» жизнь. По крайней мере, в моей Вселенной.

Да, так можно жить, да, это один из семи миллиардов возможных сценариев, но я не верю в рок и фатум, я верю в решения. Где быть, с кем спать, чем себя травить, в какую зависимость втянуть, чтобы потом мучительно долго от нее избавляться. Когда сказать «Да», когда – «Нет», когда – «Я не знаю», а когда – просто стукнуть врага по голове лопаткой и убежать.

Я знаю, что принимать решения сложно. Чувствовать, как ежедневно рвется старая кожа, слышать, как хрустит ментальная раковина, ощущать, какие колоссальные перегрузки испытывает зона комфорта. Но жизни не пристало губить саму себя – я повторяю это, как мантру, когда что-то начинает идти не так. Возвращаюсь на несколько пунктов назад и пытаюсь отследить, где именно начала сползать в кювет: наверняка же были какие-то сигналы и знаки, на которые я легкомысленно закрывала глаза, не желая видеть, – сродни младшей из сестер, которая, прельстившись богатыми дарами опасного хищника-жениха, твердила себе, что его борода «не такая уж и синяя…».

Отмотав до собственной точки невозврата, я не поворачиваю назад, а меняю дорогу. «С этого момента и впредь я буду действовать по-другому». Не «Дура я, идиотка я – ни амбиций, ни силы воли», а «С этого момента и впредь я буду действовать по-другому».

По-другому – значит начиная с сейчас.

Я верю, что любые решения стоят того, чтобы их принимать. И не бояться менять, если они перестают работать.

Потому что проявлять смелость так же важно и радостно, как готовить на завтрак блинчики. Как петь. Как заниматься любовью.

Как стоять полночи у окна и смотреть на первый снег – в состоянии идеального обнуления.

Улыбаясь.

Безрадостную любовь чувствуешь издалека, еще на пороге. В доме с такой любовью из углов тянет сыростью, подушки набиты всхлипами, наполнены желчью, отравлены горечью. А случись в нем однажды что-нибудь честное и хорошее, так жильцы все равно не поверят, лишь удивятся да перекрестятся – «Чур меня!».

Безрадостная любовь – это когда где угодно лучше, чем дома, с кем угодно легче, чем с тем, с кем спишь. Потому что пресные поцелуи, сухие объятия, укоры, уколы, ножи и вилки. Всегда сюрприз, в какую секунду, что сработает детонатором на этот раз: слово, взгляд, интонация или жест.

Никто не пользуется правом хранить молчание: в безрадостной любви клевать другого – за развлечение. Любовь как унижение и поражение, когда приходится участвовать в самой тяжелой гражданской войне – в своей семье. Дверь захлопывается нарочито громко и показательно, и тот, кто за ней оказывается, на неопределенное время становится пропавшим без вести: неизвестно, вернется ли, когда все образуется и успокоится, не окажется ли последним номером в списке погибших на опознание – в спешке дописанным нервным неровным почерком, неразборчиво, синими мажущими чернилами, от руки.

Безрадостные женщины не ищут радости, не умеют ее создавать, не служат ее источником. С ними жить – как въехать в красивый, но мертвый дом: сколько ни топи, внутри всегда будет холоднее, чем на улице, и роскошный огромный камин окажется даже не электрическим – искусно нарисованным красками на стене.

Безрадостные женщины радоваться боятся. У них любое событие – предвестник какого-то пиз..ца. Реальность через таких не течет, а спотыкается, как о камни: ни тебе спонтанности, ни чудес. Невероятно строгие к себе, они и от других ждут сурового подчинения: как вообще ты можешь смеяться, если жизнь – это игра на выживание, выбывание? Стоит лишь чуть-чуть расслабиться – и все, трындец. Так что сотри с лица дурацкую улыбочку победителя – еще не время, не место. Этот праздник еще не на твоей улице – он за три квартала от тебя.

У таких некрасивые платья, скучные мысли, холодные пальцы. Мужчины рядом с такими тоже мрачные, вялые, впалые, с прогоревшей проводкой, сгнившими перекрытиями, без света, без цели. И это понятно: мы же поставляем энергию ближнему, если у того силы закончились. Но энергетически нулевые партнеры по жизни – как бездонные ямы: сколько им себя ни отдавай, заполненных краев не увидишь, зато недовольства будет, как от сумасшедшего горшочка с кашей, – через край.

Помни: всякий раз, когда вместо решения проблемы ты предпочитаешь просто поныть о ней, безрадостная женщина в тебе поднимает голову выше. Всякий раз, когда вместо радости за кого-то ты уходишь в зависть и болезненное сравнение, безрадостная женщина в тебе по-мужицки раздается в плечах. Всякий раз, когда ты говоришь или думаешь о себе или о чем-то из своей жизни с пренебрежением или злой досадой, безрадостная женщина в тебе получает власть. Получает всласть. И однажды из обыкновенной безрадостной женщины ты превращаешься в шальную бабу.

Довлатов писал: «Не деньги привлекают женщин. Не автомобили и не драгоценности. Не рестораны и дорогая одежда. Не могущество, богатство и элегантность. А то, что сделало человека могущественным, богатым и элегантным. Сила, которой наделены одни и полностью лишены другие». Вот так и мужчины с возрастом ищут в женщине не смазливое личико, а умение радоваться – создавать радость, умножать, подкармливать, как ржаную закваску, выпекать потом из нее ароматный домашний хлеб.

Ищут такую женщину, к которой хочется возвращаться с любой дороги —

и не просто очень спешить,

а почти

лететь.

Я никогда не думала, что морозы могут так сильно выбить меня из понятного и привычного. Ну казалось бы, чего там: оденься тепло, обмотайся шарфом, натяни шапку на уши – да иди.

Главное, не забывай завещания Бродского про выход из комнаты, наблюдай, как по-детски радостно солнце лижет мосты, замечай, как там, где у него прилипает к металлу язык, остаются пятна.