Гореликова - В конечном счете. Сборник рассказов

– Легкость – это точно. Нищая страна. Готовьтесь обозреть все прелести социализма. Вплоть до отсутствия туалетной бумаги. У вас, кстати, много багажа?

– Совсем мало, – честно ответил Макеев. – А что?

– В аэропорту вещи прут нещадно. В прошлый раз я чемодан на замок закрыл, скотчем обмотал, так они, суки, пленку содрали. Замок открыть не смогли, просто вспороли чемодан и вытащили вещи. Теплые оставили, а летние все тю-тю. И футболки, и шорты, и кроссовки. Не говоря уже об очках, бритвах и прочей дребедени. Нищие, потому и воруют. Зарплата тридцать баксов, да и те в местных песо, за которые ничего не купишь. Короче, легкость бытия, как вы выразились. Вообще, я думаю, это от того, что кубинцы – потомки рабов. Ну, которых плантаторы из Африки привозили. Наломались в свое время на хозяев, вот и получили идиосинкразию на всякий труд.

Макеев хмыкнул.

– Вы случайно не врач?

– Врач, – согласился Сева. – А как вы догадались?

– По слову «идиосинкразия», в основном.

– Я стоматолог.

Макеев непроизвольно схватился за челюсть.

– Ой, не надо про зубы. Давайте лучше про политику.

– Да про политику надо настроение иметь…

– Намек понял, – сказал Макеев, доставая из портфеля «Чивас». – Давайте по чуть-чуть. Для настроения.

– По чуть-чуть не имеет смысла, – ухмыльнулся Сева. – На Кубу нельзя ввозить спиртное, даже пиво. Все, что не допьем, в аэропорту отберут.

– Ну, тогда подойдем к делу серьезно.

И они подошли.

Алкоголь теплой волной разливался по телу, беседа катилась, как санки с горы. Обсудив политическое положение, перешли к чисто мужским темам.

– Кубинки делятся на три сорта, – вещал Сева, – бланко, мулато и негро. Если будете знакомиться с негрито, сделайте вид, что считаете ее мулато. Для них это гораздо престижней.

– Что же в них такого необыкновенного?

– Ха! Вы посмотрите, как они танцуют сальсу! Да ни одна европейка не сможет так крутить нижним бюстом. Нет, это даже не обсуждается. Старик Хэм знал, где жить. Кстати, в Гаване обязательно попробуйте дайкири по его рецепту. Май моджито эн Бидеджито, май дайкери эн Флоридита, – старательно выговорил Сева. – Угадайте, как по-испански «работа»?

– Эль трабахо, – улыбнулся Макеев.

– Знаете испанский? – с завистью спросил Сева. – Ну тогда у вас точно все будет в шоколаде. И запомните: пока вы на Кубе, никакого трабахо. Трабахо но!

– Трабахо но! – согласился Макеев, и они в который раз чокнулись пластиковыми стаканчиками.

Неожиданно Сева икнул.

– Кажется, мне достаточно, – проговорил он томным голосом. – Я спать.

– Я, пожалуй, тоже. Только прогуляюсь немного.

Макеев встал и, качаясь, пошел по проходу. Туалет бизнес-класса он не заметил и пошел в эконом.

Почти все пассажиры спали. Приглушенный зеленоватый свет придавал салону ирреальность, и затуманенный «Чивасом» мозг родил восхитительно-поэтическую, как показалось Макееву, фразу: «Небесная колесница несет нас навстречу счастью».

«Блин! Жаль, что я не умею писать стихи!» На этой мысли Макеева как следует встряхнуло, и он врезался в подлокотник кресла. Сидящая женщина даже не шевельнулась, но Макеев все равно пробормотал:

– П-пардон, – и двинулся дальше.

Возвращаясь, он впервые за время полета вспомнил про Исфандияр-ака. Прямой, как палка, старик сидел на прежнем месте и с любопытством изучал коробку с едой, поставленную перед ним стюардессой.

«Ему дали обед? – удивился Макеев. – Значит, его видно?»

Однако додумать столь важную мысль не сумел. Ноги подкосились, и Макеев рухнул в кресло. Сон упал, как ловчая сеть, накрыл пеленой, черной, как океан, над которыми они летели.

Макеев проснулся от того, что кто-то тряс его за плечо. Это был Сева.

– Просыпайтесь, уже снижаемся.

Макеев, кряхтя, распрямился, подергал руками. Давненько он так не напивался.

– Минералочки? – Сева подсунул бутылку. – Сейчас объявили: в Гаване плюс тридцать три.

– Ужас какой, – вырвалось у Макеева.

– Нормалек! – бодро сказал Сева. – Теперь слушайте меня. Деньги сразу меняйте в аэропорту, там не обманут. Сто куков – это очень много, имейте в виду. Такси до Гаваны стоит двадцать пять. Вас как алемана будут постоянно разводить на деньги, держите ухо востро.

– Спасибо. А что значит «алеман»?

– Алеман – это европеец. Лох, набитый деньгами.

– Понял. Не буду лохом.

– Вы куда из аэропорта?

– Еще не знаю.

– Поезжайте на Варадеро, сказочное место. А если хочется чего-то совсем необычного, то на Кайо Ларго. Это остров такой, километров сто от Кубы, архипелаг Канарреос.

– Волшебные названия.

– А то! Считайте, вы уже в сказке. Только помните: трабахо но!

– Си, сеньор, – согласился Макеев, – трабахо но.

Аэропорт Хосе Марти оказался довольно средненьким, Макеев видал и получше. Удивило, что везде можно было курить, и дым от сигар стоял конкретный.

В зале ожидания, кстати, единственном, Исфандияр-ака с любопытством пощупал металлическую пепельницу, привинченную к креслу. Макеев давно заметил, что старика, как сороку, влекло все блестящее.

Самого Макеева облепили таксисты. Молодые и старые, смуглые и угольно-черные, они были готовы везти, куда угодно, хоть на край света. В гаме голосов Макеев уловил знакомые названия: Гавана и Варадеро.

– Но, сеньоры, – решительно сказал он, – у меня еще много дел.

Обрадовавшись, что турист говорит по-испански, таксисты загалдели еще громче. С трудом вырвавшись из кольца, Макеев отправился на поиски обменника.

Когда Макеев распихивал по карманам пестрые бумажки, его бесцеремонно подергали за рукав. Он оглянулся и увидел молодого парня. Если теория Севы была применима к мужчинам, то парень относился к мулато.

– Мистер жарко? – на ломаном английском спросил он. – Мистер хочет вода?

– Да, чико, – по-испански сказал Макеев, – хочу воды. Еще хочу купить летнюю одежду. Знаешь, где это можно сделать?

– Конечно, знаю! Я провожу.

Через зал ожидания парень вел Макеева, держа за полу пиджака, видимо, боялся, что добычу перебьют более шустрые собратья.

Макеев не возражал. Несмотря на адову жару, на то, что он спал всего несколько часов, сидя и пьяный, Макеев чувствовал себя бодрым, как никогда. Как пятнадцать лет скинул. Вот что значит отвязаться от Козихина и его полу-уголовных штучек. Принцип «трабахо но!» начал действовать.

Когда вышли на улицу, Макееву показалось, что он угодил в духовку. Чертыхаясь, стянул пиджак – парень в это время держался за его брючину – и порадовался, что утром надел демисезонные туфли, а не зимние, на меху, ботинки.

Потом они довольно долго шли вдоль забора, обходя здание аэропорта, и наконец остановились около металлического контейнера, с каких в девяностые в Москве торговали на вещевых рынках.