Алексей Жак - Край снов. Сборник. Рассказы и пьеса

– Мама, иди. Все будет хорошо, – сказал мальчик.

Мать смотрела на сына, будто не узнавала. Растерянно, устало. Тогда мальчик сам поцеловал ее, и снова сказал эти свои взрослые слова. Ее уколола догадка: ребенок возмужал, она больше не нужна ему. Но стоило автобусу раствориться вдали шоссе, она погрузилась в обыденные мысли. «Эти вечные очереди, нехватка времени. Мир сузился до размеров квартиры, работы, магазинов, сомнительных развлечений. Асфальт, кирпич, метро, плита, швейная машинка – все, что окружает жизнь».

Впрочем, и сын сразу забыл о матери. Он смотрел в окно автобуса и видел то, что никто, кроме него, не видел. Он по-своему страдал. Это страдание не было связано с матерью. Оно было глубоко личным, сродни одиночеству. Вот и теперь, лежа на постели у окна, он слушал шум ветра и трущихся листьев. Он думал, что мир устроен ненадежно, что все зыбко в нем, легко разрушимо. Он раскаивался, что согласился на эту поездку в лагерь. «Зачем?» думал он. Голова наливалась тяжестью от неразрешимого вопроса, который терзал, мучил его, требовал облегчающего ответа. Это продолжалось долго, и полной неожиданностью стал вдруг заливистый смех, от которого он проснулся.

Он силился понять, когда он уснул? А смех не стихал. Он доносился с веранды. В спальне колыхалось белое облако из постельного белья. Казалось, все дети пустились в этот снежный вихрь. Но мгновение спустя будто оборвалась струна, веселье замерло, а нота повисла в воздухе. На подоконнике сидела ласточка. Теплый комочек, собравший по бокам крылышки, острые как сабли.

– Смотрите! – кто-то не выдержал. Тишина сломалась, все замахали руками, закричали.

– Тише! Пожалуйста, тише! – зашипел кто-то.

Ласточка, кокетливо вильнув при взлете распушенным хвостом, взвилась в небо, где в глубокой синеве сразу пропала из вида. Мальчик поднялся, заправил постель с внезапной энергичностью и целеустремленностью. Что совсем не вязалось с его мрачной неподвижностью и отрешенностью раньше.

Он рассказал мне позже, что видел ее близко. Не так, как удаленные наблюдатели вокруг. Видел ее быстрый профиль, короткий пух шубки, бледную шелковистую грудку, цепкие лапки. Это было мгновение длиною в вечность. Так ему показалось. И это было прекрасно. Эта птаха, вся устремленная ввысь точеной фигуркой, такая изящная и красивая, открыла ему новый мир. Мир красоты, на который он не обращал внимания, просто не замечал. «Раз красота существует в малых формах, – думал он. – Значит, она есть и в большом. И ее должно быть много, сравнимо с размерами этого большого предмета. Если я не видел такой очевидной истины, то был просто глуп. Стоит сделать один шаг, как минуту назад, и откроется сокровенное».

И эта мысль уложилась в минуту, пока сидела в ожидании порыва ветра уставшая птица, оставившая после себя волну в детской спальне, потревоженный сон и проснувшуюся душу мальчика. Мальчика, с которым я был дружен, и который знал что-то, чего никто из нас, детей, не знал.

По вечерам, когда в квартирах зажигали огни, весело вспыхивающие и озаряющие маленькие комнатки за занавесками из тюля, из иллюстрированной хлопчатобумажной ткани. Такие маленькие и квадратные, будто внутренности опорожненных спичечных коробков. Когда дома перемигивались друг с другом под звуки по-вечернему смягченных сирен и клаксонов, в одной московской квартире у детской кроватки с хорошенькой девочкой в пижаме со старым линяющим медвежонком из желтой искусственной шерсти присаживался всегда в одно время с постоянной, терпеливой последовательностью молодой еще человек. Безусый, с грустными, задумчивыми глазами и усталым видом – ее папа. И рассказывал дочке перед сном какую-нибудь сказку. Девочка куталась теплее в одеяльце, обнимала бледно-желтого, болезненного, выцветающего мишку, как живого – младшего братика или сестренку. И направляла свои светлые, немигающие глаза, такие же блестящие и круглые, как пуговки на игрушечной мордочке, на рот мужчины, будто оттуда вылетали не слова, а волшебные видения: феи, сказочные принцы, эльфы, лешие, русалки…

«Жили-были, нет, не так, жила-была…» – начинал сказку мужчина, и усталость отступала.– «Жила-была в одной дальней-предальней стране, за тридцатью морями, за тридцатью горами маленькая девочка. Была она такой маленькой, прямо крохотной, что вполне могла уместиться на ладошке, даже у ребенка. Росту в ней было несколько сантиметров, или чуть более одного английского дюйма, потому и назвали ее дюймовочкой. Жила она в тереме на опушке красивого леса, у ручья с прохладной и быстрой водой. И все любили ее: и звери, и птицы. Все живое приветливо встречало каждое утро ее пробуждение: солнечный лучик ласкал по утру ее щеку, коростель радостно стучал в лесу, деревья трясли листвой, словно бубенцами, трава шелестела и пела. Девочка умывалась у ручья, прозрачное течение казалось ей громоздящимися морскими волнами, вековой дуб с обнажившимися корнями, в переплетениях которых лежали желуди, представлялся могучим Атласом, подпирающим небо, так велики были окружавшие ее предметы. Дружили с ней зайчик-беляк, белочка-пушистик, мышка-норушка. Каждый из них приносил и угощал дюймовочку, чем мог: зайчик делился морковкой и капустой, белочка несла в своих лапках орешки, а мышка – зернышки пшеницы. Очень привязалась к ним девочка, не с кем, кроме друзей, было поделиться радостью и своим горем. А горе ее было великое: похитил родителей злой волшебник, унес в тридевятое царство, в тридевятое государство, заточил в башню замка, что стоит на высокой-превысокой горе, такой высокой, что тучи не умеют забраться выше. Спрашивала и зверей, и птиц, и зелену-траву, и деревья-великаны, и ручей-Вилюй девочка, но никто не помог ей, никто не знал, не ведал дорогу в царство злого волшебника, в его колдовские чертоги, запрятанные на краю света. Звери и птицы трепетали при одном упоминании о злом волшебнике, трава шевелила немыми устами, деревья клонили нечесаные космы, стыдясь своей немощи. От того так часто грустна была девочка, не радовали ее красные зори, не смешили проказы лесных питомцев. Заколдовал ее злой волшебник, превратив в маленькую и беззащитную, наворожил ей быть такой, пока не полюбит ее сказочный принц, пока не спасет она своей смелостью целый большой город, пока не вырастет на поле дивный цветок, какому и названья нет. И когда свершатся все эти чудеса, падут чары – станет дюймовочка девочкой обыкновенного человеческого роста, но необыкновенной красоты, родители обретут свободу, а сама она превратится в принцессу. Эх, если б знать дорогу.

Как часто бывает в сказках, случайно, совершенно случайно, залетела в лес мудрая, но болтливая сорока. Увидела она у ручья малютку, приземлилась на сук могучего дуба и завела беседу.