Эля Джикирба - Лиловый рай. Роман

Впечатление бесконечной ликующей праздничности усилили установленные в боковых полукруглых окнах витражи, в дневное время заливавшие прихожан окрашенными во все цвета радуги солнечными лучами, а давно и прочно поселившиеся на церковной колокольне стаи голубей взмывали в небо с характерным, создаваемым десятками крыльев и усиленным прекрасной акустикой треском, отчего у тех, кто прогуливался по площади, создавалось впечатление, что некто не в меру темпераментный с силой раскрывает в воздухе большой невидимый веер, а затем с таким же треском закрывает его обратно. Когда веер раскрывался, церковь будто оживала на глазах, и многим казалось, что она готова взлететь вместе с птицами, а не в меру впечатлительные прихожанки тут же начинали осенять себя крестным знамением и шептать благодарственные молитвы Пресвятой Деве.

V

К приезду Гуттьересов церковный зал уже заполнился до отказа, но давки и излишней суеты, свойственной массовым скоплениям людей, не наблюдалось, да и не случалось никогда. В городе у всех было своё место не только в жизни, но и в церкви, и занимали его безропотно, без обсуждений, недовольств и всяких предварительных условий.

В передних рядах, как обычно, разместились мэр городка Родригес, начальник местной полиции Ньето, прокурор Лопес и местные богатеи, среди которых заметно выделялся Мигель Фернандес, пришедший, как всегда, щёголем – в ослепительно-белом костюме, цветной сорочке и чёрной широкополой шляпе. На ногах Мигеля красовались новые сапоги из крокодиловой кожи, а на боку висела кобура с покрытым двадцатикаратным золотом пистолетом, с которым он не расставался даже в постели, так как в споре с Всевышним о том, кто из них важнее, явно считал себя первым.

Когда рядом с Мигелем уселись вырядившиеся, как на карнавал, его мать, жена и дочь, по переполненному церковному залу поплыло облако пряных тяжёлых духов.

– Создаётся впечатление, что дамы Мигеля выливают на себя тазики с духами, даже когда идут в туалет, – вполголоса съязвил судья Моралес, но тут же замолчал, одёрнутый женой.

– С ума сошёл? – зашипела она. – Хочешь, чтобы он потребовал назад свой кредит?

Семья Гонсало заняла свои места в третьем ряду по правую сторону от алтаря, а слуги остались позади, где, как правило, сидели и стояли люди из обслуживающего персонала, а также местные изгои, вроде родителей Диего Наррачеса, возомнившего себя правдолюбом и умудрившегося настроить против себя местную знать. Выходки Наррачеса типа организации живой цепи из местной молодёжи с лозунгом «За здоровый образ жизни!» или акции «Нет наркотикам!» некоторое время в городе ещё терпели, но он не успокоился и стал требовать расследования списанных дел, связанных с исчезновениями людей. Пришлось посадить Наррачеса в тюрьму, и примерно через месяц, прямо накануне выборов в муниципалитет, его «случайно» зарезали во время тюремной потасовки, а его старые родители сразу после похорон стали садиться церкви среди слуг, и ещё говорили спасибо, что их не выгоняют.

VI

Появление Майкла заметили все присутствующие, и это было немудрено, ведь таких красивых маленьких гринго в городе прежде не видели. Правда, жена судьи Моралеса тут же заявила, что видела гринго на рыночной площади, где он сидел на земле среди индейских торговок, но ей не очень-то и поверили, ведь она любила приврать, и все знали об этом. Не стесняясь, люди вертели головами и вытягивали шеи в надежде получше разглядеть новенького, открыто обсуждали между собой достоинства его внешности и парадную одежду. Шелестел возбуждённый, рвущийся из-под строгих внутренних ограничений на нормы поведения в церкви говорок, периодически выплёскивались издаваемые не в меру темпераментными прихожанками возгласы восхищения, кто-то щёлкнул мыльницей, кто-то посетовал, что забыл свою дома. Камерами в мобильных телефонах в городе пока широко не пользовались: они были прерогативой исключительно местных тинейджеров – из тех, кто или заходил в церковь редко, или не посещал её вовсе.

Тересита наслаждалась триумфом. Она держалась ровно, будто надела корсет, разделённая идеально гладким пробором голова была видна из всех уголков церкви, победно поблёскивали в свете рассыпанных витражами лучей старинные серебряные серьги в её ушах.

– Э-эй, Тересита, с какого облака спрыгнул к нам этот ангелочек? Надеюсь, он не улетит обратно? Мы его не отпустим, так и сообщи Мадонне!

– Уже бегу, чтобы сообщить, – отвечала Тересита.

– Ах-х! До чего же хорош! Тересита, уступила бы его, а то улетит – не поймаешь, вон какой худенький!

– А ты поймаешь, значит, – усмехалась Тересита.

– Пресвятая Дева, это же надо, какой красавчик появился у Гуттьересов! И чем это они заслужили такую честь?

– Оспариваете, сеньора? – спрашивала Тересита.

– Отдам за него всех своих дочерей, донья Тереса. И тех, кто уже родился, и тех, кто ещё будет…

– Размечтался, – фыркала Тересита.

– Какие глазки, что за носик, это маленький Иисус, наверное, да?

– Где ты видишь Иисуса, Мария-Еухения? – наконец снизошла до разговора Тересита. – Видимо, выпила лишку, когда шла на праздник. Никакой это не Иисус, а просто ангел, которого прислала нам Пресвятая Дева. Они у неё там все такие, неужели не понятно?

– Это не я выпила, это мои глаза вывернулись наизнанку от такой красоты. Всё никак на место не вернутся, уж как я только их не уговаривала, – бойко тараторила в ответ маленькая смуглая женщина, с ног до головы увешанная яркими побрякушками.

– Оно и видно, – лукаво, но добродушно сказала Тересита. – И наизнанку они у тебя не впервой.

– Хватит воображать, Тересита, – продолжила болтать Мария-Эухения. – Лучше выкладывай, в каких потайных углах лежат такие сокровища. Пойду порыскаю, может, найду себе хоть какого-нибудь завалящего ангела!

– Ангелы не приманка для мышей, сеньора, чтобы по углам валяться, – отрезала Тересита и, отвернувшись от украшенной побрякушками собеседницы, села на своё место с видом победительницы.

Ах-х, красота, красота. Не спрашивает разрешения, чтобы войти в твой дом.

И дверей не закроешь перед ней, поскольку бессмысленно.

Всё равно войдёт.

VII

Гонсало распирало от гордости. Ещё бы! Впервые за много лет он оказался круче всех – круче мэра, круче начальника полиции и даже круче Мигеля Фернандеса.

Вон как старается, силясь разглядеть его сокровище!

– Выкуси, сучий сын. Любуйся своими толстухами, – усмехаясь в усы, пробормотал он и, погружённый в собственное величие, не заметил, что уселся на место, которое обычно занимала Инесита.

Инесите пришлось пересесть и, таким образом, оказаться дальше от маленького гринго. И это в то время, когда ей как никогда хотелось быть рядом, чтобы разделить с вечной соперницей её триумф.