Олег Копытов - Долгая дорога. Сборник рассказов

Владивосток. Когда он начинал задыхаться от разреженного воздуха своей неторопливой жизни, он садился в поезд и ехал во Владивосток. Правда, почти всегда придумывал этому повод. Обсудить с коллегами по кафедре ДВГУ что-то . Неважно что. Приезжал и почти на все защиты диссертаций, связанных с кафедрой. Просто сидел на этих защитах, ничего не говорил. Он не член совета, не доктор, он – сам по себе…

Самым сильным всплеском был Крым. Тяжелый сон Крыма двадцать три года тяжело напоминал о себе.

Он не следил специально за осиротевшим Крымом, это Крым двадцать три года следил за ним. Точнее, время от времени посылал ему грустные весточки. Статьями газет. Новостными репортажами телевидения. Забытым курящими мужиками рекламным проспектом на картофельном ларе лестничной клетки… Потом – интернетовскими постами…

А всё это время, не часто, раз пять в год, но всё же… Перед сном он думал о том, что быть так вечно не может. Что Крым – лет через сто ! – но обязательно вернется в Россию. А значит – к нему…

В девяносто первом он читал о крымской автономии… и ничего не понимал. Потом до него доходили сведения о том, как в Крыму хозяйничают жирные коты Кравчука, потом Кучмы, потом Ющенко, а потом и Януковича. Больнее всего было читать об Артеке. О том, что потихоньку закрываются дружины-лагеря. Вот нет больше «Алмазного»… Читал о том, что путевка в Артек нынче… какие там 240 рублей – две с половиной тыщщи баксов! Бедная мама, родная моя мама, ну почему ты тогда не нашла эти проклятые двести сорок рублей!.. Когда по телику показали сюжет о грязной разборке с грязными педофилами в Артеке, он вообще перестал что-либо понимать… Но что ему, в конце концов, Артек, что Крым и Украина, что ему Гекуба!

В январе ему исполнилось пятьдесят шесть. Сразу вслед за новогодьем. Как всегда. Как всегда приезжала мама… Наверное, они со своим мужем растут уже обратно – в нестарость . Ему-то сколько нынче, под 90? А по ее словам, он блог в ЖЖ завел. Сейчас вот пишет о киевском Майдане… Когда в последний раз он приезжал в Хабаровск? Лет пять назад? Сейчас уж кости не снесут… А может, и снесут еще, кто знает!.. Ну опять о майдане! И ты, мать, туда же! Сдался он вам! Где мы и где и Киев? Где мы и где Москва? Спроси лучше, что с моей докторской? Еще осенью все уши прожужжала, «Сынок, а с докторской-то твоей что? До шестидесяти-то защитишься?»… Защищусь, как же! Я еще в кандидатской всё о своих союзах сказал. Точнее, перепел то, что еще сто лет назад о них писали… Ты знаешь, мама, а ведь пузырьки в бокале шампанского не от давления, а оттого что стакан грязный. Невероятно, но факт! В абсолютно чистом бокале пузырьков при освобождении углекислого газа не было бы!.. Ну что ты опять! Да этому Януковичу что леветь, что праветь – ничего не поможет. Пусть сынка своего хоть на место ставит, хоть застрелит, как Тарас Бульба Андрия – без разницы. Ничего им не поможет – ничего! Нет линии в их хаосе, и вечен их майдан… Твоя знакомая учительница, говоришь? А что делают детки из ее класса, когда она неделями сидит на майдане?.. Ну, хватит, мама, хватит…

А в феврале он заболел. Никчёмно, глупо, как всегда. Пошел за хлебом, и не укрыл горло шарфом… В горле вырос красный комок…

Ну что он так долго пишет, этот доктор! Мне ж из поликлиники скорей в больницу надо! Скорей на скорой! И еще в карете обезболивающего дать. Больно! Как больно!

Его положили в ЛОР-клинику на площади. Из окна был виден пуп города – центральная площадь с главным городским фонтаном, теперь – замерзшим, спящим, пешеходный переход виадук на нее с центральной улицы, академия госслужбы – бывшая партшкола… Ему было не до картинки…

Двое суток он не мог ни пить, ни есть, ни спать, ни даже думать. Ему было наплевать, кто, кроме него, еще в палате, на этот вид из окна, на всё! Он мог только терпеть боль и надеяться – вот, вот, вот… после этого укола, после этой капельницы ему полегчает… Боль пройдет… Она не проходила… За что? За что? – только и думал он. Я не пью, не курю, почти не ем мяса, никого не обидел… За что? За что?…

На третий день, он нервически пытался полоскать горло какой-то гадостью, что посоветовал лечащий врач, он ощутил спиной, точнее левой стороной, что сзади стоит кто-то, кто ему сейчас поможет. Это была медсестра той смены, в какую он поступил. Снова её смена. Она была немолода, совсем невыразительна… Но он почувствовал даже не ее, измученное болью сознание сильным ударом интуиции подсказало ему, что сейчас она ему поможет. Он резко обернулся. А вы кетонал пробовали? Только в ампулах, таблетки, капсулы – не в счет. Я вас и поколю… Он бросился в угол палаты, где прятал свою куртку…

После первого же укола ему стало легче. После двух – боль прошла!

В палате, кроме него, было еще два мужичка. Он, улыбаясь, включился в их разговоры…

Давно не спавший, он погрузился в сон часов в восемь. Февральское хабаровское солнце еще играло в стеклах розовым вином… Проснулся – его «Кассио» показывали пять. Чернильное зимнее время плескалось в палате, мужики, Андрей с фурункулом и Коля с прооперированным носом, сладко посапывали… До рассвета еще часа три. До завтрака – четыре. Он достал плеер с наушниками… Какой плеер, впрочем, – «Deep Purple» и «Pink Floyd» он много-много лет уже знал наизусть. Он достал радио…

Как много он, оказывается, пропустил! По Киеву маршируют бандеровцы. Во Львове наци растащили оружейные склады. В Харькове и Донецке не стихают митинги. Но главное – Крым спокоен и силен. Там весна. И ожидание чуда.

Он подошел к окну во всю стену. С пятого этажа редкие прохожие в сером раннем рассвете казались суетливыми лилипутами…

Его выписали… Шестнадцатого марта в Крыму был референдум. Семнадцатого стало ясно, что Крым вернулся домой – в Россию. Впрочем, в этом в последние дни никто и не сомневался… Когда восемнадцатого он видел по телевизору, как всю ночь в Симферополе ликует народ, он удивлялся только одному – почему он сейчас не плачет?.. Лет сто , говоришь? Дурак…

Бесценный дистиллят сновидения вновь подарил ему Крым. В этот раз Крым был уходящей далеко-далеко в море горой – Аюдагом, Медведь -горой. Спящий в море медведь пил соленую воду где-то очень, очень далеко – в лазурной бесконечности. А рядом с ним самим – он стоял на пустом травяном квадрате, – невысоким забором совершенного квадрата росли кусты роз. Бутоны были полураскрывшиеся – желтые, красные и фиолетовые. Щемящим предчувствием кого-то рядом ему казалось, что это он сам, только другой – молодой, лет тридцать – тридцать пять назад, и две красивые девушки, точнее, девушка и женщина, которые – где-то здесь , близ!, но не понятно где, – улыбались, но стеснялись, даже боялись его, а он – стеснялся и даже боялся их…