Олег Копытов - Дорога к зеркалу. Роман

Той же весной мы переехали в новую квартиру. Потом был такой период, когда мама с папой будут ругаться особенно сильно, она будет говорить, что она и первую квартиру сделала и со второй договорилась, а он всё время прячется за моей спиной и ничего сам сделать не может. А отец говорил, что если бы не его пятьсот рублей, и вообще не его заработки, а ты попробуй хоть сотню лишнюю заработать, когда тебе всего два рубля за информашку платят, он говорил, что если бы не его пятьсот рублей, которые он с таким трудом накопил, отложил, а ещё за переезд, а ещё поили прежних жильцов сколько… – Ага, поили, да тебе только это и надо было!.. У меня страшно болела голова от этих ссор, в затылок добивало холодное черное дыхание царства Экзистенции…

Мы переехали в новую квартиру, и переезжать было весело. В начале, ещё до того, как приехал грузовик-фургон за большими вещами, мы носили вещи поменьше к новому дому, он был здесь же, в Пятом микрорайоне, правда, на другом его конце, на границе с Четвертым микрорайоном, и идти было всего пять-семь минут, но идти было почему-то радостно, весело, и я хватался за большие узлы и мама делала страшные глаза и говорила: а ну, оставь, надорвешься, – но я не слушался, хлопал дверью и бежал вслед за отцом, который уже нес вниз по лестнице что-то большое на плечах… Новая квартира была уже не двух, а трехкомнатная, значит, нам с Ленкой полагалась как бы своя собственная комната, только жаль, что окнами она выходила во двор, а ту комнату, что выходила окнами на дорогу, русло реки и Ботанический сад, впрочем, мы никогда так не говорили, мы говорили «окнами на Заречку», – жаль, что комнату с самым лучшим видом родители забрали себе под спальню, но мне не возбранялось, придя из детского сада, вставать у этого окна на Заречку и стоять, стоять возле него и ждать сладко подкатывающего ощущения, что когда-то я туда, за Речку, Заречку, – уеду, и там будет какая-то особенная жизнь, что-то доселе неизведанное никем, а только мной, только мной…

И ещё той весной женился дядя Слава, как его чаще всего называли в семье – даже потом постаревшего – Стасик. Он женился в мае. И как ни опасно было жениться в мае, говорили ведь в народе: в мае женишься – всю жизнь маяться будешь, но он женился в мае, по двум важным обстоятельствам. О первом я тогда не знал, но полноватая, выше Стасика, но с добрым, открытым русским лицом девушка из города Пржевальского, что на самом лучшем, самом в мире чистом и красивом озере Иссык-Куль, к маю была уже на четвертом месяце беременности, и отказываться от неё, отправлять с маленькой сухонькой, безграмотной и набожной матерью назад на Иссык-Куль было бы очень нехорошо. Если отправить – маяться всю жизнь уж точно, наверняка маяться. К тому же в мае, 9 мая у деда Васи – день рождения. Волшебно совпавший с Днем Победы, которую старший сержант Фолин, так же как и миллионы других солдат, добыл в сорок пятом. День рожденья деды Васи всегда в семье проводился сказочно торжественно. Приходили все. Не только близкие родственники, но даже двоюродные и троюродные племянники деды Васи, в доме, а чаще во дворе накрывались столы с белой скатертью. Было много сделанного дедой Васей ещё в прошлом или даже в позапрошлом году хорошего виноградного вина, десяти- и двадцатилитровые бутыли были покрыты толстым слоем пыли и запаяны красным почтовым сургучом. Дядя Виталий, слепой, всегда в черных очках, но всегда жизнерадостный играл на аккордеоне: несмотря на свою инвалидность, он окончил среднюю и музыкальную школу, потом дневное отделение истфака, работал учителем, всегда в одной из лучших – Шестьдесят третьей – школе города Фрунзе учителем истории, он одним из лучших учителей был, сколько он консультировал абитуриентов, и все если даже и не поступали, то прекрасно сдавали историю на вступительных экзаменах… Старший ребенок дяди Виталия и тети Маши – она была слабовидящая, водила дядю Виталия под руку, очень подслеповато сощурившись, но что-то она видела, она тоже истфак окончила, – старший ребенок дяди Виталия и тети Маши – Лёнька был моим старшим братом, даром, что двоюродным, потому что он одновременно был и моим лучшим другом. Он, конечно, тоже всегда бывал на дне рождения деды Васи, которое удивительным образом совпало с Днем Победы, и это была и деды Васи Победа, потому что он воевал всю войну артиллеристом, как говорил, его взяли в группу баллистиков батареи тяжелой артиллерии, потому что он очень хорошо знал математику, а тогда редко можно было найти человека, который призывался на фронт рядовым и хорошо знал математику…

Свадьбу дяди Славы и тети Жени приурочили к 9 Мая – дню Победы и дню рождения деды Васи. Столы стояли и в доме, и во дворе и даже на улице, возле дома, напротив палисадника и открытой калитки во двор. Молодые приехали на белом с шашечками такси, но на крыше – скрещенные золотые кольца, на капоте – кукла с большими глазами, вся машина в лентах и цветах. Следом ещё одно такси с друзьями Стасика, в основном такими же бесшабашными охотниками, как он сам, дядя Слава говорил: «Охотник – значит, хороший человек», и с подругами тёти Жени, как и она, окончившими техникум связи… Во дворе, спрятавшись под окном, выходящим в закоулок между сараем и стеной кухни, спрятался бочонок с пивом, стоящий на табуретке. В бочонке был кран… Меня сразу заинтриговал этот бочонок, его призывающий к какому-то веселому грешку, бесшабашному приключению крутой бок, этот сверкающий металлом краник…

Молодым кричали: «Горько!» Больше всех старался дядя Паша, двоюродный брат деда, совсем молодой по сравнению с дедом Васей, худой, всегда веселый, я видел его на днях рождениях деда, редко, но он заходил и просто так, когда я гостил у бабы Тони и деды Васи, – он мне всегда нравился. Он не учил, как по привычке всегда учил чему-то любых попавшихся ему под руку детей дядя Виталий, он не был постоянно так занят собой, как всегда бывал занят собой дядя Стасик, к тому же, как только чуть-чуть подросла Ленка, я стал сильно Дядю Стасю ревновать к сестре, как завидит её, давай тотчас: «Лёка-дудока! Лёка-дудока! Ой, посмотрите, кто пришел! Лёка-дудока к нам пришла! Как дела, Лёка-дудока? Дай ручку свою золотую!»

Я носился с улицы в комнаты, из комнат во дворик перед домом, во двор за домом, пробегая по узким бетонированным дорожкам, натыкался на взрослых, всем мешал, я старался не пропустить ни одного «Горько!», это было потешно, как тетя Женя, откидывала фату и закрывала глаза, а дядя Стасик приподнимал правой рукой свои очки с толстыми стеклами, левой осторожно, как что-то до чрезвычайности хрупкое обнимал тетю Женю за её, в общем-то, крепкие, полноватые, во всяком случае, плечи, они открывали свои рты и стремились этими – как у желторотых птенцов, большими ртами друг к другу… Все были какие-то совсем необычные, постоянно шутили, и даже больная астмой баба Тоня, кажется, ни разу не дышала в свои трубки, не глотала порошков и пилюль, она была в каком-то доселе мной невиданном платье, сиреневом с белым кружевным воротником, и дядя Паша всё говорил мне: а, Олега, какая у тебя молодая красивая бабушка!..