Валерий Маргулис - Куранты про комедианта и колдунью

– Буквально: «Луч света в тёмном царстве!»

– Три дня карнавал затихал только на ночь.

– И участники, и смотрители до конца своих дней рассказывали внукам о сказке, в которой они побывали.

– Никогда! Ни до, ни после Россия такого размаха не знала!

– Четыре тысячи участников в стотысячной Москве!

– Через двенадцать лет, на гребне воспоминаний о «Торжествующей Минерве», решено было в июне 1775 года ознаменовать свершившуюся мечту Петра Первого – присоединение Крыма и выход России в Чёрное море – апофеозным праздником!

– Денег было отпущено куда как больше, ан не остался тот праздник в памяти Россиян, как та зимняя Масленица 63 года.

– Так, да не так…

– «Не было с нами Фёдора Григорьевича», – сказала императрица Екатерина…

– Про Фёдора Григорьевича Волкова, про пращура нашего и пойдёт сказ сегодня.

– Вы, поди, уж поняли, что начали мы «куранты» наши с конца…

– Про «куранты», пожалуй, сказать бы. Поди, мало кто помнит, как приживались они на Руси.

– А это первая российская газета, рукописная ещё, что при царе Алексее Михалче, сказы вещать стала.

– Про россиян и заграницу истиной ведала. И звалась та газета «Курантами».

– От неё и часы наши московские «курантами» зовутся, что вещают, мол, нам истину.

– Авось и мы не осрамимся, нареча сказ наш «Курантами»…

– Вещая вам про комедианта Фёдора и колдунью Екатерину!

– Пусть вас не удивляет, что начали мы сагу нашу буквально с последних дней жизни героя нашего…

– Да, да. Его фейерверк фантазии, осветивший тягомотные дни Белокаменной, стоил Фёдору Григорьевичу… жизни…

– Конечно, все мы не вечны, но не хотелось заканчивать нашу добрую сказку трагическим финалом.

– И потому, забегая вперёд, вспомним сейчас:

– В эту зимнюю стужу везде нужен был глаз главного распорядителя, не дававшего отдыха ни себе, ни лошади.

– Разгорячённый, он, сняв шубу, положил её за седло, а потом и вовсе отдал озябшему парнишке.

– В суете не почувствовал, а в результате – обширное воспаление лёгких…

– Императрица, в заботе о своём… ну, скажем так, помощнике… увидев его мокрого на морозе, наказала не шутить здоровьем, а вечером заглянуть к ней, обещая поделиться настоичкой чеснока на водочке. Хорошо, мол, помогает.

– В этот вечер ему было недосуг, а на завтра… уже и поздно…

– О чесноке на водочке. С шутками. Был их последний разговор, после которого он ушёл уже в небытие.

– В тридцать три года… В возрасте Христа…

( Чувствую, чувствую, длинён «пролог». Репетиция подскажет, где длинноты. )

Ерославль 1750 год

В этот зимний вечер в большой горнице, в доме заводчика Полушкина Фёдор Васильевича, отчима Фёдора, накрывали праздничный стол. Спиной к печи сидит «кряж» – хозяин дома. Не шелохнётся, но всё видит. Одет по-европейски, стало быть, без бороды. Напевает, а точнее говоря, гудит сам себе. И вдруг:

Полушкин – Куды же ты, дура-баба, студень тянешь? Давай, вертай!.. Ну, чо стала? Нет башки, право Богу, нет башки!

Баба – А чаво?

Полушкин – Чаво?! Чаво… Народу-то и не слыхать…

Баба – Да уж, поди, скоро будуть…

Полушкин – Народ-то будеть, а студня уж и не будеть… Да ташши ты, баба, в сени его!

Дочь Матрёна – ( Войдя с полными руками яств. ) Может, я, батюшка, провожу вас до постели, а придуть наши лицедеи – вы и пожалуете.

Полушкин – Ну, чё, Матрёна, болташь? Аль кажен дён братов твоих привечает, чуть не весь Ерославь? Воевода! Хозяин города сулит пожаловать, а я «здрасти вам» – на перине… Яйца кур учат! Ей бо…

Вошли ещё бабы. Суетятся вокруг стола.

Полушкин – (Ворча, достаёт из кармана часы.) Матрён, а Матрён, сбегай, дочка, погляди – скоро ль они? Да не заглядывай по многу, мигом – и назад.

Матрёна – (Радостно.) Ага! (Накинув шаль, радостно выбегает на улицу.)

Суета баб, накрывающих стол, переходит в суетливо-динамичный танец, в хоровод. К женщинам могут присоединиться скоморохи-музыканты.

Полушкин – (После окончания хоровода опять вынимает часы. В сердцах гремит.) Ну, сукина дочь! За смертью, ей бо, за смертью бы ей ходить.

Жена Полушкина, Матрёна Яковлевна, мать Фёдора – ( В суете. ) Аль много она забав тех видала? Девка чать.

Полушкин – Аль она ту забаву на пробах не видела? Ну, шалавна дочь, абы с дома прочь. Ну, нихрена работать не любит…

С улицы доносятся крики. Нарастает шум.

Первая баба – ( Крестясь. ) Поди, опять басурманово племя людям козни строит…

Вторая баба – ( Крестясь ) Ох, охальники… Ну, что ни ночь – беги с дороги прочь…

Первая – Господи, да когда же ты их изведёшь, нехристей поганых, чтобы честной-то народ без страху пожить мог?

Шум за окнами нарастает. Его уже подхватили во всех дворах собаки. А вот стали различаться весёлые голоса. Смех.

Матрёна Яковлевна, мать Фёдора – Да басурманы ли? Свадьба поди.

Хотели бабы в окошко поглядеть, да мороз закрыл его густо.

Полушкин – ( Лукаво окликает баб. ) Эх, говорухи, то ж наших лицедеев здравят.

Среди других голосов и лицедеев, и их провожающих смотрителей, слышен голосина воеводы, хозяина города – Бобрищева-Пушкина.

Бобрищев – ( Не зло. ) Меру бы знать, православные! Застудим мы эдак лицедеев наших.

Мало-помалу уважаемые гости, именинники-лицедеи с шумом растекаются по дому. Большинство без бород. Те несколько, что при бородах, группируются своей «компанией». Однокосые, незамужние девушки – своей стайкой.

Замужние – парами. Слышны реплики: «Стол то царский!» «Пир на весь мир!» И вправду, чего только хлебосольные хозяева не выставили: рыба во всех видах, икра, холодец… А солёностей: грибы, яблоки, огурцы, капуста… Всё это не натуральное, а разрисованный русский лубок, в преувеличенном размере, можно чуть с гротеском. На стол не ставится, а вставляется в лунки. Шум стихает. Тяжело поднимается хозяин.

Полушкин – Я, конечно, хозяин дома, но у нас на Руси принято уважение старшим давать. Тебе, господин воевода! Тебе, Михайло, первому среди нас слуге царскому – слово!

Бобрищев – Сегодня легко слово держать! Всех, всех вас, мои дорогие комедианты, хочется обнять. Поблагодарить! Ан вот вам два Фёдора… И нам повезло, и им, что нашла их судьба. Чего там… Редко ведь и родной отец столько вкладывает в сына, сколько Фёдор Васильч в Федьку, пасынка. Ни в Москве, ни в Питере ты, Фёдюнь, хлеба даром не ел. Взял не токмо, что Фёдор Васильч приказывал для прибыли, ан и для души прихватил, для нас. Долгие вам лета, мои дорогие!

Шум, суета… Кубки поднимают, не чокаясь. Несколько баб несут в расписных мисках с поддоном – варёный картофель, как говорят сегодня, «в мундире». Здесь уж натуральный продукт. И сразу за шумным столом наступила тишина.