Ольга Трушкова - От истока до устья. Повесть и рассказы

На Радуницу все они собираются на сельском кладбище. Здесь могилы их отца Громова Николая Владимировича и матери Громовой Домны Филипповны. Не забывают внуки и правнуки могилу Громовой Инны Петровны. Вот только Евменовых нет на тихом сельском кладбище. Евсей так же, как и его постоялец, однажды не вернулся из тайги. А старая Евмениха утонула в реке Быстринке. И что её понесло туда в лихой час половодья, то одному Богу ведомо.

Пусть всем им будет царствие небесное. Хорошие были люди.

Не ходить бы тогда ему на горку, глядишь, и жил бы спокойно. Ан нет! Выманили его из тёплого дома Колька да Стёпка, братовья Неверовы, друзья его закадычные, и привели на погибель. Масленица, видите ли! Вся молодёжь веселится, а он в отшельники записался! Да никуда он не записывался. Ладно, согласен. Пойдёт и он повеселиться.

Надел полушубок, обул пимы, шапку лисью натянул на свои кудри и отправился с друзьями туда, где, по их словам, вся молодёжь потешается.

Вроде, как и запрещены Советской властью подобные гулянья, но Сибири закон как бы и не писан, здесь по-прежнему и Пасху празднуют, и Рождество, и Троицу. Ох, не раз потом припомнится ему эта Масленица! Но это потом, а сейчас – гуляй, парень, веселись сам и весели честной народ, удивляй всех, показывай ловкость да удаль свою молодецкую!

Всё показал, будто бес в него вселился. В состязаниях на крепость рук приз взял, камень метнул дальше всех, канат перетянул. Даже на столб умудрился залезть, озорник этакий! Всех удивил, да так, что люди потом неделю ахали да удивлялись – он ли это был, тихий, застенчивый Васятка Громов, сын Ильи Тарасовича, аль кто другой в его обличье?

А всему виною Тонька Прилагина, его одноклассница по начальной школе. Теперь-то она не Тонька, а Антонина. Комсомолка. Семилетку окончила в уездном городе и ещё какие-то курсы по политическому просвещению, работала где-то в библиотеке. Вернулась Тонька, то есть Антонина, в Преображенское в качестве заведующей избой-читальней, да ещё ей поручено создать в селе комсомольскую ячейку.

Василий Тоню поначалу-то даже и не признал – они ведь не соседи, далеко друг друга строились дома Громовых и Прилагиных. Он её лет пять, наверное, не видел, где тут признаешь, коль помнит-то её шмакодявкой. А тут стоит себе девушка городского покроя в платочке явно не домашней вязки, а из-под него золотистые кудряшки торчат в разные стороны. Новые катанки именно её размера – не матушкины, не батюшкины. Правда, шубейка старая, потёртая. Не глянулась девушка Василию поначалу-то, мимо прошёл.

А как прокатился с ней с горки на санях раз, потом другой, так и пошёл наш тихоня куролесить, чтобы привлечь внимание Тоньки, то есть теперь уже Антонины. Наутро даже самому совестно стало. Зачем было из себя выпрыгивать, если она сама, оказывается, братьев Неверовых за ним откомандировала? Конспираторша фигова! Забыла, видно, что в селе тайн не бывает. Братья всё Василию на следующий день и выложили. По секрету, разумеется. А как ещё?

Обиделся он на них. Друзья, называется! Сразу не могли сказать, кому он на празднике понадобился.

Поначалу-то Василий подумал, что он Тоньке нужен как потенциальный член комсомола, но потом покумекал и пришёл к выводу: здесь что-то другое. А что именно, понял лишь тогда, когда сам в неё по самые уши влюбился. Произошло это в следующую субботу, на танцах, куда его опять друзья затащили. Правда, затащили – это громко сказано. Упирался-то он только для виду.

Танцы были в разгаре. В углу сидел то ли брат Антонины, то ли сват и наяривал на двухрядке – родни-то у неё не перечесть, и все там либо балалаечники, либо гармонисты. Тонька поначалу стояла у окна, скромненько так стояла, беленьким платочком обмахивалась. А как только Василий, склонив голову, чтобы не удариться о притолоку, вошёл в зал, крикнула то ли брату, то ли свату: «А ну, давай плясовую!» И так пошла кренделя ногами выписывать, что у Василия дыханье перехватило.. А Тонька глазами в него стреляет, как из двуствольного ружья, да ещё и частушкой его по ушам, по ушам! Это чтобы он, вообще, не оклемался.

Куда через Быстринку-то ходить-то? Там ни одного милого не сыщешь, окромя медведя. По ту сторону речки тайга сплошной стеной встала.

Вот так у них всё и начиналось. В общем-то, хорошо начиналось. Так же, как и у всех, кому только-только двадцать годков минуло и кто верит, что завтра будет лучше, чем вчера.

Варвара вошла в сенник, сдвинула развешенные для сушки берёзовые веники ближе к снопикам лечебных трав и заблажила во весь голос:

– Васятка, вставай, окаянный! Вставай, кому я сказала?! Солнце уже к сараю подбирается, а он всё дрыхнет! Опять до третьих петухов с Тонькой валандался?

Она стянула с сына одеяло и жиганула по загорелым плечам скрученным в жгут полотенцем.

– Оженю паразита! Ей-ей, оженю гулёну непутёвую!

Василий сел на полатях, потряс курчавой головой и с хрустом потянулся.

– Не замай, матушка, я и сам скоро женюсь.

Варвара ахнула, бухнулась на приступок и слёзно заголосила:

– Неужто на Тоньке? На этой ледащей? Да она ж тебя голодом уморит, неумеха чёртова! Да у них вся родова такая, что не приведи Господь! Голытьба голытьбой! У них у всех руки из задницы растут, что у мужиков, что у баб!

– Я же не на всей родове Потехиных собираюсь жениться, а только на Тоне.

В его больших синих глазах, опушённых густыми и длинными ресницами, заплескалась улыбка, а в глубине – бесконечная любовь и жалость к матери. Ну, вот чего, спрашивается, она так переживает за какую-то там родню Тони? Да, это правда, что славу и её родня, и семья её нажили недобрую, но причём здесь Тоня?

«Оженю!» Знает Василий, кого она себе в снохи выбрала! Как бы не так! Не те времена нонече, чтобы родители детями командовали! Сам женюсь! Вот управимся со страдой – на Покрова сватов зашлём, там, глядишь, и свадебку сладим. А как перейдёт Тоня из родовы ледащих Потехиных в родову работящих и зажиточных Громовых, то станет бабой уже нашей родовы. И ежели чего не умеет она делать, так научится. Разве её вина, что родилась она в такой семье? Родителей не выбирают.

Он вышел на крыльцо, обвёл взглядом подворье. Привязанный к новой телеге Воронок степенно жевал свежескошенную траву. Вторая телега стояла под навесом, значит, Карька получил выходной и, стреноженный, пасётся на выгоне. Отец уже уехал на покос либо с Фёдором, либо с Иваном, а на гребь Василий, дед и девки поедут на Воронке.

Девками у Громовых называли всех невесток, снох, дочерей и внучек независимо от их возраста.

У входа в стайку суетились куры. Гуси важно прошествовали к специально выпиленной для них дыре в крепком заборе и направились к пруду лакомиться ряской. Хорошая птица, эти гуси: летом корма совсем не требуют, питаются травой, а для полного роста им два-три месяца хватает. Оставишь на зиму пару-тройку гусынь с гусаком к ним в придачу – к зиме получишь целый ларь нежнейшего мяса.