Лариса Довгая - Сюита для колпасона с ансамблем. Рассказы и повесть

Сказать правду, или поискать возражения? И то, и другое уже было.

– Наши миры не совпадают.

– Не можешь ли быть вежливее? Некрасиво напоминать матери, что она уже на том свете.

– На одном свете мы жили в разных мирах. Мир каждого человека таков, каким он его способен воспринять. А мы такие разные…

– Ты всегда пререкалась, противная. Притащила с помойки грязную игрушку, поместила на стол для еды! Купила фотоаппарат, а деньги не зарабатываешь. Это глупо!

– А что ты предлагаешь?

– Я тебя предупреждала в свое время! Не надо было уходить с узла связи. Всех начальство испытывает: насколько человек готов служить!

– Служить бы рад, прислуживаться тошно! Далее – по тексту… Производство. Опять производство, работа! От слов «раб бессловесный и советский». Если угодно, производственница, мы так и не смогли понять друг друга, что работа тебе была важнее детей!

– Я зарабатывала. В отличие от тебя. Оказывают ли уважение тебе твои дети?

– Меня просто любят. И этого достаточно. И я любила тебя. Вне зависимости от производственных успехов. Но тебе то было дороже. Ты жила там, где-то. Без нас. И умерла в пятьдесят четыре, потому что другого мира у тебя не было, ты боялась другого! А в нашем мире не было матери. Так что же ты хочешь?

– Мне отвратительно, что ты занимаешься глупостями!

– Но почему ты мой мир воспринимаешь только как глупость?

Тучка сбежала с солнечного диска, и обивка напротив засветлела.

И верно, зачем было тащить этого зайца? Потому, что похож на меня? Похож. Повернулся веселой морденкой к ласковому солнышку, радуется. И перемазан, словно ребенок после игры во дворе. Надо сейчас же сфотографировать, пока кадр дышит.

А этот баловник позировал с удовольствием. И на коробке, и на полотенце, и с вазочкой в обнимку. Обормот. Негодник. Великолепно торчали два передних зуба, и огрызок уха лихо контрастировал дырой, всей вселенной подтверждая, что боевые шрамы нам не помеха. И если я раньше символом оптимизма считала незабвенного Ваньку-встаньку, то Зяя затмевал старые представления. Своей звездностью. Доверием миру. Своей философской радостью собственного наличия.

Снова тень набежала от окна.

– И верно, похож! Синеглазый. Твой портрет.

– Скульптура.

– Ты бы его от грязи, от инфекции отмыла средством для посуды, что ли… Помнишь, как маленькая играла?

– Помню. Но он мне службу служит. Будет картинкой, аватаркой.

– Все детские фантазии…

– Без фантазии и платье не сошьешь.

– А не боишься дурочкой прослыть?

– А мне все равно. Вчера видела твою Свету, вместе в троллейбусе на работу ехали. Старая, облезлая, сто килограммов весит, рессоры скрежещут. А она ведь моложе меня. Но без фантазий. Образец кухонного благоразумия. Ни единой мысли в голове. Ни единого штриха жизни на лице. Страшно. Люди обходили ее, даже рядом на сиденье никто не позарился. Дети ушли из шикарной квартиры, бывшего мужа полиция разыскивает…

– Милиция.

– Это уже все равно.

– Но не будь равнодушной…

Пауза затянулась.

– Ты же знаешь, что он ушел к этой… дебелой домохозяйке за щами…

– И от меня ушел. К бездарной, но на семнадцать лет моложе. Знаешь, такие стаями крутятся на путях людей известных, людей искусства. Чтобы потом называться музой…

Тень скользнула по чумазой мордашке. А зверь, открытый солнцу и миру, не сдавался – блаженство бытия разливалось от него по столу.

– Так это твоя новая муза?

– Муз. Музик. Мурзик. Вдохновитель и поучитель.

Тень заколебалась, словно от смеха, растаяла. Но показалось, что маленькая девочка всхлипнула за плечом.

Мы ровесницы, мама! И я переступаю порог новой, не виданной мною жизни. Ты не смогла показать мне этого.

Луч отразился от черной носопырки пришельца.

Он будет теперь работать мной – чумазый, синеглазый, трогающий сердце. Его изображение на двести пятьдесят шесть пикселей заменит мое фото десятилетней давности. Зачем демонстрировать свои морщинки и трясти сединами? Я всегда красива. И служит мне в том аватарка, портрет по существу, Зяя, предыдущее воплощение и снисхождение высокой души до бренности бытия.

Благодарю, Господи! Я продержалась.

Спать. Спать…

Все врут о любви.

Любовь – это огненный горн, в котором выплавляется золото, и отходит шлак.

А если золота души нет в человеке, как его переплавишь?

Любовь – это звезда. Человеку с поверхности земной кажется она далекой и нестоящей. А подойди ближе – и окажется именно твоим солнцем. Уйдешь ли от него?

Но вместо звезд привлекает внимание бульварный фонарь: ярко и общедоступно. А еще проще – картинка того же фонаря в цветном журнальчике, или на экране, даже из дому выходить не надо, что уж искать по всему миру, с его морозами, ветрами, зноем? И с высоты дивана так хороша сказочка, что чья-то знакомая видела настоящий фонарь!

Сидеть, сявки. Я говорю.

Что вы устроили недавно?

Троллейбус. Младая воспитательница (или до сих пор сохранились пионервожатые?) везет группу девчушек-недоростков. Поверх коротких куртяшек (на февральском морозе), поверх неоформившихся грудок – яркие валентинки с красными бантами. И млеют: едем знакомиться с мальчиками. Подарят им записочки с чужой руки по валентинной форме и будут любить! Как настоящие люди!

А пионервожатая, знакомая с любовью по картинкам и по грязи медицинской, давно готова ко всему, везет малолеток «знакомиться», предварительно уложив в сумку коробку презервативов. Мол, все можно, день святого Валентина.

Когда отцы вели дочерей в белой фате к амвону, слышно ли было о подростковых самоубийствах? Смели ли воспитатели вверенных им детей водить «знакомиться»?

Вы не увидите любви в силу ничтожества своего.

Горько.

«…дымовая труба, дымоход, обмуровка видимых повреждений не имеют…», – привычно выводит рука в дежурном журнале.

Были дни, когда я, взрослая женщина, приходила на работу в полнейшем изнеможении. Не помогали сон, питание, таблетки. Из последних сил делала вид: все хорошо!

А перед тем я умерла. Мне сказали на Земле, что я недостойна любви.

И я умерла прежняя. А новая – еще нарождалась в страдании плавильного горна.

– У тебя, что называется, сложный случай с отягчающими обстоятельствами… – подруга Люська морщит свой психологический лоб. – Предложение он тебе делал, на колено становился, ручки-ножки целовал. Во второй раз предложение было принято, ты ему доверилась… Тут просто так по учебнику ситуацию не рассчитаешь…

Достаю припрятываемый НЗ – фляжку с коньяком, отсчитываю в чашки с кофе по пять капель.

– Лучше бы меня пристрелили…

– Это мы проходили. И не это тоже. Чай, не девочка-малолетка.