Иван Собченко - Колиивщина

– Не приставай! – бросил Зализняк, вынимая из медного кольца на поясе трубку.

– Нет, ты скажи, почему ты такой? – не отступался Роман. – Неужели тебе не хочется выпить?

– Хочется… как голодному по нужде выйти.

Роман приготовился сказать какую-то колючую остроту, но его перебил Хрен.

– В самом деле, отстань! Чего ты прицепился к человеку, как злыдни к нищему? Не хочет, и пускай. Ты, Максим, насовсем в Сечь?

– Через неделю домой поеду.

– Может, в нашем курене останешься? Что тебе дома – злыдни стеречь?

– А что у вас делать? Коней карасевых пасти? Я их у аги напасся.

– Ого, у Карася есть что пасти. Двести восемьдесят жеребцов, – обронил какой-то запорожец, лежавший в тени за цебром.

– Двести восемьдесят! – даже Роман поднялся. – Больше, Максим, чем у нашего аги было. И вы держите такого в курене?

– Ты, парень, видно, мало еще горя видал. Помолчи – лучше будет.

– Чего ж молчать, – возмутился Роман. – Разве и на Запорожье не вольно правду говорить?!

Наступило долгое молчание, только долго потрескивал фитиль, да какой-то запорожец чавкал, обсасывая тарань.

– Видишь, парень, – загадочно и не торопясь, проговорил Хрен, – вольно-то вольно, а только дурней всегда бьют.

Роман блеснул глазами.

– Смотри, дядько, чтобы я за такие слова по шее не заехал, хотя ты и старше. А то можно и на кирею стать.

– Не горячись, меня пугать нечего, – спокойно промолвил Хрен. – Я уже, сынок, дважды стрелялся на кирее. Это не Бог весть что, было бы только из-за чего. Я тебе плохого не желаю, молодой ты, можешь в беду попасть.

Носатый запорожец протянул коряк.

– Выпейте вдвоем, и не нарушайте доброй беседы. А я лучше расскажу вам одну быль.

Разговор повернулся к излюбленной запорожцами теме. Говорили о ведьмах, оборотнях, леших. Носатый запорожец рассказал, как он заснул на возу в чужой клуне и его со свистом и гиканьем возили вокруг сада черти, как он перепугался и не мог ничего сделать, и только под утро догадался – вывернул сорочку, чертей сразу как водой смыло.

– А ты не пьяный был? – спросил один из слушателей.

– Крест святой, – божился запорожец, – утром еще и след от колес на току видно было.

– Меня когда-то также черти возили, – вмешался Хрен. – Пришел я раз с крестин. А парни понамазывали морды сажей да еще и одежду мою под стреху запихнули, вот поискал я ее на другой день. Максим, может, ты и вправду брезгуешь нашей чаркой?

Максим взял коряк и выпил крепкий, сладковатый напиток, пахнувший медом и сухими грушами.

– Пускай вам Роман про чертей расскажет, – сказал он, улыбаясь. – Он с ними, как с кумовьями, жил.

– Не надо бы на ночь нечистого поминать, – несмело попросил кто-то.

– Да чего там, с нами крестная сила, – перекрестился носатый. – А ну-ка, ну-ка, парень.

– Правда, это не со мной было, – переворачиваясь на живот, начал Роман, – а с соседом. Поехал он однажды в лес…

– Не вертись, как на огне, – прошептал кто-то своему соседу, – слушай.

– Вот, значит, поехал он в лес, а за ним щенок увязался.

Зализняк легонько пожал Хрену руку и встал. Хрен вопросительно поднял на него глаза. Максим прижал ладонь к щеке, показывая, что идет спать, и, отступая тихо, вышел из куреня.

Ежась от утреннего холода, Мелхиседек прошел в распахнутую настежь дверь. В церкви стояла полутьма, свечей горело немного, и в углах было совсем темно. Церковь была почти пустой, только возле аналоя столпились запорожцы – преимущественно старики седобородые – сечевые деды. Поспешно прошли на свои места писарь, есаул и судья. Подпономарь, который ежедневно будил их, сегодня нарочно опоздал – они были заспанные, с нерасчесанными чупринами. Мелхиседек брезгливо поморщился – возле аналоя кто-то громко икал. Отыскав глазами главный бокуп – отгороженное решеткой место для старшины, игумен увидел, что кошевой уже стоял там. Виднелась только его широкая спина в кирее и бритый затылок. Заутреню сегодня служил сам соборный старец. Постояв немного, Мелхиседек прошел в ризницу. При его появлении дородный лысеголовый поп испуганно встрепенулся и прикрыл что-то подрясником.

«Видно, похмелялся перед молитвой», – подумал Мелхиседек и спросил:

– Почему это в церкви пусто? Где казаки?

Поп поддернул под рясой штаны, завернул какую-то страницу в Библии.

– Спят, как кабаны. Крестом же их в церковь не погонишь. Покойный кошевой, царство ему небесное, – поп перекрестился, – пред церковными выборами издал, было, указ – всем заутреню слушать. На другой день пришел, а в церкви – хоть свисти. Он в ближайший курень одного за чуб, другого. – «Чего это вы, сучьи дети, молитву не слушаете?!» «Как не слушаете? – те ему в ответ, – мы нарочно и дьякона выбрали такого, чтобы в куренях его было слышно». А дьякон, не буду врать, бывало, как зовут, верите – в потолок звенит. Однако жаловаться на запорожцев нельзя, Бога они почитают и на подаяния не скупы.

Мелхиседек вернулся в церковь. Встав в левом крыле перед образом святого Николая, которого какой-то богомаз намалевал с непомерно длинной бородой и запорожскими усами. По окончании службы, когда все вышли из церкви, Мелхиседек подошел к кошевому Запорожской Сечи Петру Калнышевскому. Тому, очевидно, уже кто-то доложил о приезде правителя правобережных церквей, и Калнышевский встретил Мелхиседека без всякого удивления.

– Я должен поговорить с вами, – после приветствия сказал Мелхиседек.

Кошевой расстегнул кирею – после церковной духоты ему было жарко – и кивнул головой в сторону улицы.

– Прошу в мой дом. Там и поговорим.

Размахивая палицей, кошевой двинулся от церкви, Мелхиседек за ним. Оба обходили только большие лужи и шагали так широко, что Мелхиседеку приходилось почти бежать. Иногда, вспомнив об игумене, кошевой замедлял ход, но спустя мгновение, забывал и снова начинал выбрасывать палицу далеко вперед. Мелхиседек даже не заметил, как они вышли на майдан.

– А шинков у вас немало, – переведя дух, сказал Мелхиседек. – Видно, запорожцы изрядно бражничают.

– Угу, – согласился кошевой, – пьют, аспиды. Вчера иду я к складу, а один здоровенный, пьяный, как черт, кожух разостлал мехом вниз, сел на нем по-турецки и читает проповедь прохожим. Весь в грязи, словно чудовище. Я к нему: «Чего ты, – говорю, – такой-сякой, расселся, точно сучка в челне?» А он мне: «Наставляю добрых людей на путь истинный, призываю хмельное не пить!» «Как же ты можешь других наставлять, когда сам как свинья пьян?». «В том-то и дело, – отвечает. – Пускай на меня смотрят, какой вред горилка приносит. А то что бы из того было, если бы я им трезвый говорил?». Ах вы, дьяволы… – внезапно прервал рассказ кошевой и, не промолвив больше ни слова, рысцой бросился через площадь в сторону торговых рядов.