Артур Доля - Ленинский проспект

По-моему, я перегрелся.

Если не придавать значения словам, реагировать на мимику, интонацию, жесты (как это обычно и происходит), – может показаться, что женщина за прилавком делится с нами нехитрым кулинарным рецептом, вычитанным в журнале «Лиза», или пересказывает сто тридцать первую серию, в которой Иван полюбил Марию, а та изменила ему. Вроде бы пустячок, но осадок остается.

– Перенос в чистые райские области, – не унимается продавщица, – осуществляется следующим сосредоточенным размышлением: «Как печально, что на протяжении бесчисленных кальп безграничного, безначального времени я блуждаю в трясине Сансары! Как горько, что до сих пор я не понял, что сознание – самость, и не обрел таким образом Освобождения, не стал Буддой! Сансара вызывает во мне неприязнь и отвращение, она страшит меня; пришло время готовиться к бегству от нее». – Приплыли, я сошел с ума! – С этой мыслью, – продолжает София, – смиренно устреми свою решимость к Западной области, или к любой области, которую пожелаешь.

Видимо, я улыбаюсь, – нельзя принимать несуществующее за существующее. Все это – иллюзии моего собственного разума. Да и сам разум иллюзорен и не существует извечно, – блаженная улыбка идиота.

Если бы нечто подобное услышал Эней, на склоне Эвбейской горы, внимая голосу вещей Сивиллы, голосу, выходящему из зияющего чрева пещеры… наверное, тепловой удар, я просто не знаю, что происходит с сознанием в этот момент.

В склоне Эвбейской горы зияет пещера, в нее же

Сто проходов ведут. И из ста вылетают отверстий,

На сто звуча голосов, ответы вещей Сивиллы.

Точно! Тепловой удар!

– Подобными глупостями я переболела на первом курсе университета. – София улыбнулась, словно доктор перепуганному насмерть пациенту, возомнившему, что у него рак позвоночника, а никакой не гастрит. Я ей не верю! – Обычная история для психфака, – убеждает София, – считалось признаком хорошего тона на факультете, как первая любовь; не обязательно регистрироваться. Но некоторые, – откидывает пережаренную сосиску на пластмассовую тарелку, – те до сих пор по одному из семи Бардо путешествуют; так они себе это представляют, – лотосорожденная улыбка Будды. – Бхагавана Амитаба им в помощь и его лучезарные крючки.

– А, собственно, что вы здесь делаете? – Пытаюсь разобраться в происходящем, сопоставить продавщицу и набранный ею текст; взломать пароль.

– Wаy! Wаy! – истомилась Маруся; существо с помраченным разумом.

– Ей можно пережаренное?

– …?

Движением из пинг-понга, где пластмассовая тарелка как ракетка, а колбаска выполняет функцию мячика (игра открытой ракеткой), София бросает собаке сосиску. Маруся ловит подачу на лету.

Да, глупый вопрос. Полет сосиски поставил все на свои места – любой может оказаться на любом месте: сосиской на месте мячика.

– Что будем заказывать?

– Вот это и будем, – киваю на Марусю.

– Двадцать рублей.

– Ни … себе! – Лезу в карман. Бросок – двадцать рублей! Сколько их можно совершить за восьмичасовой рабочий день: сто, двести? А за неделю? Это не менее прибыльно, чем спускаться в темный подвал чужого сознания, где та же колбаса, только развешена сикось-накось; нет, может, у кого-нибудь строго под линеечку – поди, проверь. В любом случае требуется повышенное внимание. Зазеваешься, и заплесневелый полукопченый кружок превратится в змею, пожирающую себя за хвост, та в символ бесконечного возрождения, цикличности жизни и смерти; Уроборас, в петлю на шее у пациента. А пациент полулежит на софе, описывает, под гипнозом, что у него где расположено: все сикось-накось, как у всех, ничего под линеечку, – синий как дым. И ладно бы только это, но потом сиди объясняй запойному отцу многодетного семейства, что у него Эдипов комплекс.

– Французский хот-дог, – София указывает на сосиску чуть большей величины, – рекомендую.

– Нет, спасибо.

Мимо проходят Эльвира и Серафим, никуда не торопятся. Я отворачиваюсь. Слежу за их отражением в стекле: не узнали. Оборачиваюсь вслед – странная пара. Много на свете странных пар. Направляются в сторону метро. Интересно, куда это они? А впрочем, не интересно. Не интересно, как назовут ребенка, разве что Прасковья или Параша? Девочка, насколько помню?

– Родственники?

– Соседи.

Будущие отец и мать удаляются, они все дальше и дальше. Между нами десятки голов.

Эльвира вполоборота Серафиму:

– Чего это он отвернулся?

– Да бог с ним!

– Странный парень.

Меня глючит – сегодня я слышу все; обостренный, почти нечеловеческий слух.

– О тебе? – интересуется София.

Достала! Мрачно уставился на премудрость Божию:

– Софочка, ну, ей-богу!

Удивительное дело, София не обиделась. Не блеснули глаза, не зарделись щеки, не сделалось каменным лицо; внутри у молодой женщины ничего не пошевелилось.

– Обо мне.

– Ничего страшного.

Еще глупее. Я и не думал извиняться.

– Французский, пожалуйста.

Ловкие движенья рук:

– С кетчупом, с горчицей?

Прекрасный повод для теологического диспута – мелькнуло в уязвленном, непонятно чем оскорбленном мозгу:

– Используем апофатический метод – ни то, ни то.

Движенье на мгновенье остановилось, София посмотрела на меня каким-то иным взглядом, не принятым современной коммуникативной системой, неприличным в свете гуманитарных ценностей, где место гуманоида занял гуманист. Такое впечатление, что гуманиста (меня, гуманоида) облили состраданием, чтобы не чувствовался запашок.

– С горчицей.

Слышно, как голуби ходят по крыше, ходят и ходят, ходят и ходят.

В окошке показывается хот-дог.

Теперь, поедая сосиску, буду чувствовать себя каннибалом.

– Приятного аппетита.

– Спасибо.

Зачем-то пересчитываю сдачу.

На остановке? Нет. В магазине? Тем более. На лестничной клетке? Исключено. Копейка в копеечку. В детстве: сестрица Аленушка и братец Иванушка? Вряд ли. По телевизору?.. Вспомнил, где раньше встречал его! Ранняя осень. Золото солнца, золото листвы, золото куполов. Троице-Сергиева лавра. Тот же взгляд!

Не помню названье иконы.

Нужна аскеза, чтобы вся муть улеглась, пустыня дней на сорок, соблазн не на уровне голой задницы, а на уровне Джорджа Буша – править целым миром. Отказ от мира! Нужна маленькая победа над собой. Иначе что тут вспомнишь? Семь предыдущих рождений? Прекрасно. На что откликаться? Джавахарлал? Жозефина? Ричард Львиное Сердце, Ли Бо, Сенька Косой? Как тебя нынче зовут, Рабинович. Ты что, оглох?.. Петрович молчит.

Островок тишины. Семь или восемь кроликов жмутся на пятачке. Поднимутся воды и поглотят островок вместе со всеми рождениями.

– Ну и фиг ли, – спрашиваю у Джорджа, – фиг ли тут ты?

Принюхиваюсь к сосиске, приноравливаюсь. Горчицы София не пожалела. Б-р-р-р!..