Артур Доля - Ленинский проспект

Когда-нибудь (завтра, послезавтра?) искусство кино разделит удел живописи. Поиски цвета и форм, отказ от поисков, приглашение зрителя к сотворчеству, отказ от зрителя, отказ от творчества; бродячие сюжеты комиксов и те остановятся. Устанут очи, сомкнутся набухшие веки. Только реклама продукта, пространные заявления создателей, хитроумные конструкции критиков, деньги, вложенные в проект под рабочим названием: Жизнь. Триста миллионов долларов! Самый дорогой в истории человечества! С двадцать девятого во всех кинотеатрах страны. Апокалипсис! Смотрите с двадцать девятого числа! Смотрите! – Никто не смотрит. Бог все видит – никто! В финале, когда побегут титры (под звуки Иерихонских труб), выяснится, что лучше наскальной живописи ничего и не было.

Яблоки в тот теплый августовский вечер висели на ветках, как планеты.

Когда-то, если верить Платону, наша природа была не такой, как теперь. Тогда у каждого человека тело было округлое, спина не отличалась от груди, рук было четыре, ног столько же, сколько рук, – у каждого на округлой шее два лица, совершенно одинаковых; голова же у этих двух лиц, глядевших в противоположные стороны, была общая, ушей имелось две пары, срамных частей две. Передвигался такой человек либо прямо, во весь рост, – так же как мы теперь, либо, если торопился, шел колесом, занося ноги вверх и перекатываясь на восьми конечностях, что позволяло ему быстро бежать вперед. Звали этих людей андрогинами. Страшные своей силой и мощью, андрогины питали великие замыслы и посягали даже на власть богов: пытались совершить восхождение на небо, чтобы напасть на них.

– Кажется, я нашел способ и сохранить людей, и положить конец их буйству, уменьшив их силу, – сказал Зевс. – Я разрежу каждого из них пополам, и тогда они, во-первых, станут слабее, а во-вторых, полезнее для нас, потому что число их увеличится.

Увеличилось, кто спорит? и продолжает расти.

Каждый из нас – это половинка человека (снова Платон), рассеченного на две камбалоподобные части.

Символом андрогина является кролик.

– Ты кто?

– Младший менеджер по продажам. А ты?

– Я?! Генеральный директор холдинговой компании!

Вот и все. Даже не половинки.

«Осторожно, двери закрываются, следующая станция…».

Место, которое кролики занимают в моей памяти, – на этом месте могла быть ваша реклама! Место, которое я занимаю в пространстве, – на этом месте могла быть ваша реклама!

– Ты кто?

– Маммона.

Вот и все.

Тьма покрыла великий, числом компаний и холдингов, город. Страшный ливень внезапно обрушился на Москву. Потоки хлынули как товары, как реклама на эти товары, как возбужденные иностранцы в первые дни перестройки (баба Зина божилась, что все иностранцы агенты, баба Надя, пока квартиру не продали внуки, возражала, – шпионы; но больше всего, на заре перестройки, их волновал вопрос сексуальных меньшинств). Я заскочил под ближайший навес. На крошечном островке автобусной остановки нас таких столпилось десятка полтора, и люди все прибывали. Мы жались друг к другу, не желая этого, соприкасались телами, раздражаясь от чужих прикосновений, – чтобы те, кто томился в автомобильной пробке, почувствовали себя людьми, взирая на нас. Молодая пара, по виду абитуриенты или студенты первокурсники, промокшая до нитки, казалось, что и нет на девушке никакого платьица, а только маленькие трусики (его не рассмотрел), попыталась протиснуться в эту стеклянную консервную банку. Натолкнувшись на наши плечи, локти, штыки, девчушка рассмеялась и, скинув сандалии, пошла босиком по лужам, под проливным дождем, по теплому асфальту. А он (мужчина!) не думал сдаваться, он собирался теснить нас, доказывать свое я, но, обернувшись – она уходила, – снял на ходу рубашку и, размахивая рубашкой над головой (я здесь! мы здесь!), побежал за ней вслед.

Где-то я это видел… неореализм пятидесятых годов XX века?

Быстрей бы автобус, любой, а лучше сто одиннадцатый, экспресс. Вон он, стоит, метрах в тридцати, запотевшие окна (я здесь! мы здесь: кубизм, сюрреализм, импрессионизм, дадаизм, авангардизм, футуризм, формализм, супрематизм, капитализм, конструктивизм, экспрессионизм, эксгибиционизм, постмодернизм!). Нас разделяет чертова дюжина машин.

Дед Мазай и многочасовая пробка. Не доплыть. Кроликивизм.

Ничего не смоет ливень, никого, только пробка расширится, как сознание, поглощая новые сотни машин (ом мани падме хум, ом мани падме хум, ом мани падме хум): Комсомольский станет, как Ленинский, Манежная площадь, как Комсомольский, Тверская улица как Манежная площадь. Все вернется к началу, все станет одним; один сизый дым.

10Вот родословие Сима: Сим

был ста лет, и родил Афраксада,

через два года после потопа.

11По рождении Афраксада,

Сим прожил пятьсот лет, и родил

сынов и дочерей.

12Афраксад жил тридцать пять

лет, и родил Салу.

13По рождении Салы, Афрак-

сад жил четыреста три года, и

родил сынов и дочерей.

14Сала жил тридцать лет, и

родил Евера…

Петра, Никиту, Андрея, Николая, Анатолия, Ибрагима, Михаила, – могу продолжать, без остановки, – Степана, Марка, Павла, Афанасия, Ивана, – хочу продолжать, но кто-то дышит в ухо перегаром, и некуда отодвинуться, кто-то распространяет благовония типа Chanel № 5, с Черкизовского рынка, и некуда отодвинуться, кто-то (чесночный дух!) оберегает себя от лукавого, и некуда отодвинуться. У меня не поворачивается язык продолжать утверждать, что кто-то кого-то родил; один сизый дым, как выделанная шкурка кролика.

Когда-то наша природа была не такой, как теперь.

Сизый дым (рецепт слабоалкогольного коктейля): десять граммов дождевой воды, двести граммов водки, капля благовония типа Chanel № 5 и три дольки чеснока (избави нас от лукаваго). Пить залпом. Перед употреблением взболтать.

Ваше здоровье!..

Ливень прошел. Стремительный мутный ручей, недавно грозивший разлиться полноводной рекой, унося ушастых вместе с автобусной остановкой куда-то вниз, мимо памятника Гагарину, на третье автотранспортное кольцо, вместе с третьим автотранспортным в Москва-реку, и там, через водоканал им. Москвы, срывая шлюзы, в сторону Астрахани, – истончался на глазах: крысиный хвост, мышиный хвостик, комариный писк. Грязную занавеску (серое чудовище в недавнем прошлом) сдвинули в угол окна, к самому горизонту, чтобы ничто не мешало окну сиять. Я выглянул из укрытия, прищурился, задрав голову вверх, – наше сиятельство! Больно смотреть; никакого тебе отраженья в окне.

И тот, кто смотрит в небо, и тот, кто смотрит в себя, – никакого тебе отраженья!

Оглянись после этого по сторонам – сияющая тьма… потом фиолетовое свеченье. Потом: один, два, три, четыре, пять силуэтов. На остановке осталось пять человек. Появилось пространство для лица. Проступили лица, не страшные, людские, без всяких гримас. Каждому можно было стать другом, братом, врагом; каждое могло пылиться в семейном альбоме, могло присниться, могло преследовать по ночам. С любым из них можно было оказаться в одной упряжке и бежать до могилы. Лицо могло стать лицом года, лицом, не имеющим права проживания на территории Москвы и Московской области, представительским лицом солидной торговой фирмы. Мы поздравляем не только вас – в вашем лице мы поздравляем всех жителей России! Сияющая тьма способна улыбнуться любым лицом. Вот они, пять лиц, включая лицо кавказской национальности, на автобусной остановке. Ни одно из них я больше никогда не увижу: они действительно ждут сто одиннадцатый экспресс или восемьдесят четвертый троллейбус. Пусть их!