Клим Полин - Королевы. Починяя снасти, сказывали о богах

[Мира рассказывает матери о своей обиде]

Первой мыслью Ажи было рассмеяться и обнять дочь. Но лицо ее хранило серьезность. Потому что, на самом деле, обида Миры означала ни что иное, как непонимание порядка вещей. Это не было непокорностью. За непокорность Ажа даже не стала бы серьезно наказывать. Непокорность – часть характера ребенка. Но нет, вместо непокорности Ажа видела тупое, неприкрытое и опасное чувство ревности. Совет принял пророчество и порядок вещей, матери шести королев приняли его, Ажа приняла его. Племя тоже приняло новый порядок вещей. Но Мира не смогла. Ревность душила маленькую девочку. Ажа попыталась представить себя на ее месте. Как бы вела себя она? Рядом с ее домом мать отводит целое здание в пользование шести маленьких девочек, на которых весь день она и все женщины смотрят с восхищением, благоговением, а кто-то даже с обожанием. Их называют, при этом, королевами, хотя сейчас в племени всего две королевы – жена вождя и их дочь. У девочек этих есть шесть служанок и даже охрана. Стены их дома выкрашены в белый цвет – цвет смерти!

Ажа смотрит то на дочь, то на свои руки, между которых все еще стоит пустая тарелка. Старая Бара не решается подойти, чтобы убрать ее. Она все слышала. Они видит и чувствует, что ее руки сейчас не должны мелькать перед глазами королевы – пусть уж лучше тарелка стоит там, где стоит. Нет, решительно встает Ажа, нет и еще раз – нет! Она бы не стала ревновать, зная, что уготовано этим шести королевам, зная, что говорится в пророчестве, зная, что опасность реальна, как никогда. Для четырнадцати лет – это непозволительно и даже губительно. Это практически предательство, решает Ажа. Иного такого предателя она бы немедленно приказала заточить в тюрьму. Но сейчас напротив нее злится и хмурится ее собственная, единственная дочь. Тарелка летит в сторону, смахнутая рукой королевы. Тарелка звонко падает на пол, и к ней тут же подлетает Бара, что-то мыча себе под нос. За эту долю секунды – пока летит тарелка – королева успевает принять решение. И звон удара посуды о стену знаменует вынесение приговора. Мире запрещено играть неделю с куклами. Она должна сама готовить себе еду, она должна сама мыть посуду, сама одеваться и умываться. Она не может ходить на озеро, не может плавать, не может кататься на лодке. Но, более того, она должна стирать одежду шести королев всю эту неделю. Мира вот-вот разразится плачем и криками. Ее лицо – гримаса ненависти. Ажа видит это и готовится в гневе усугубить, ужесточить наказание. Но, словно почувствовав это, девочка никнет и выбегает прочь, скрывшись в темноте комнаты. Ажа слышит, как внутри дома хлопает дверь, на которой, впрочем, нет замка, как и на всех дверях в доме вождя.

Ажа еще долго успокаивается. Руки ее трясутся, ноги подкашиваются. Что это – удар в спину? Или же просто перепад настроения ребенка? Но ведь Мира уже не ребенок. И она – не просто ребенок, не просто девочка, она – дочь вождя и королевы. Она должна вести себя подобающим образом. Для Ажи это само собой разумеющаяся вещь. Но, видимо, не для Миры.

Старая, понимающая Бара приносит раздосадованной хозяйке еще несколько глотков вина, и та с благодарностью выпивает приятный напиток. Служанка видит, что королева, еще несколько минут назад, посвежевшая и приосанившаяся, вновь постарела, согнулась – теперь она опят выглядит так же, как этим утром, только еще более уставшей. Ей нужно поспать. Бара почти выталкивает королеву с веранды, хотя та и не противится. Словно в забытьи она дает себя раздеть и омыть, ложится на кровать. Ее накрывают красивым расшитым одеялом, слишком большим для нее одной. Она долго смотрит в черноту распахнутого окна, пока наконец усталость и вино не берут свое.

Нет, все-таки это самый тяжелый день в жизни королевы. А ведь она уже не молода.

Аже приснился очень дурной сон, и она сидит в задумчивости в том же кресле, в котором провела прошлую ночь. Скоро наступит утро. Королева выспалась. Она давно научилась удовлетворяться четырьмя-пятью часами сна. Этого ей достаточно. Ага спит дольше, просыпаясь уже тогда, когда жизнь в деревне уже кипит во всю.

Аже снились ее сыновья. Ей снился какой-то бой. Она видела, как с горы спускается туман, белый и пушистый. Он – словно огромное подвижное облако. Из тумана здесь и там выскакивали руки, сжимающие луки, копья, ножи и кинжалы. Они ранили людей, отступающих от расползающегося облака. Среди этих людей были и сыновья Ажи. Они тоже все были ранены. По их голым телам текла кровь из неглубоких порезов. Но порезов становилось все больше, и кровь текла все быстрее. Вскоре все отступающие были красного цвета. Те, кто падал, уже не подымался, но те, кто еще мог бежать, делал это, беззвучно крича от ужаса и страха. Острия, торчащие из тумана, догоняли их спины, резали и кололи. Никакой передышки. Когда младший ее сын, Сай, упал, королева проснулась. Наверное, она кричала во сне, потому что в комнату осторожно вошла Бара с чашкой воды. Старая служанка какое-то время наблюдала за тяжело дышащей королевой, а потом покорно и так же тихо покинула комнату.

Больше Ажа не спала. Она лежала на кровати, пытаясь отделаться от кошмарного сна, продолжающего лезть в ее тяжелую после сна голову. Но у нее ничего не вышло, и она встала. Ажа выпила воды, походила по комнате, посмотрела на гладь озера Шиф и теперь сидит в кресле. Она представляет себе вчерашнюю гостью – птичку, залетевшую к ней на подоконник. Как она выглядела? Кажется, у нее был красивый хвост. Она была маленькая, еще почти птенец. Предвестница беды. Или предвестница пророчества и надежды?

Ажа все еще тяжело дышит. Видеть гибель детей, пусть и во сне, нелегкое переживание для матери. Ажа – хорошая мать, и она очень любит своих детей. Все они, даже Мира, уже выросли. Их не нужно выхаживать, вскармливать, держать за руку и на руках. Но они все еще ее дети, и она не была уверена в том, что это ощущение когда-нибудь внезапно исчезнет. Ажа могла с уверенностью сказать, что любит своих детей больше, чем своего мужа Агу. И не потому что он ей однажды изменил. О нет. Может ли она сама ответить на такой вопрос? Ведь здесь дело не в рассудке, не в голове. И все-таки, она бы не секунды не колебалась, выбирая между любым из своих детей и мужем. Ага – хороший муж, хороший отец, хороший вождь. Но он так и остался чужаком для Ажи. Навсегда остался чужаком. Дети же сразу стали не просто родными ей людьми, что естественно, они стали неотъемлемой частью ее самой.

Сейчас, улучив благодаря раннему подъему, некоторое время для размышлений, Ажа думает о том, что упустила вчера из виду. Упустила она свое собственное желание, которое отодвигала постоянно куда-то за край сознания и чувств. Раз за разом она начинала делать что-то другое, думать о чем-то ином, благо вчерашний день был в значительной степени примером крайней степени такой занятости. Из-за этого одно незначительное желание затерялось и отошло на второй план. Сейчас же королева вновь о нем вспомнила – она хотела пригласить вторую колдунью, проживавшую в их деревне, Кару. Она хотела услышать от Кары, что та видит. Пусть она расскажет. И если Каре ничего не открылось – то почему Ева видит такие вещи и так четко? А если видит нечто другое, то что именно? Кара, в отличие от Евы, иногда ошибалась в своих предсказаниях, но и делала их значительно чаще. Она слыла более приземленной и взбалмошной, скорее чудаковатой, чем наделенной священным знанием. Впрочем, поскольку многие ее предсказания, в том числе и весьма полезные, все-таки сбывались, люди уважали ее и не списывали со счетов, часто обращаясь к ней так же, как они обычно обращаются к знахарям, то есть, – с повседневными проблемами и заботами.