Ирина Рикас - Соленые реки

Майор был героем баек, его словечки и выражения студенты записывали в специальные блокнотики и не раз от души ржали за бутылкой «сухарика», зачитывая друг другу его перлы.

Но сейчас было не до смеха. Каждый взвешивал свои шансы. Женатых в группе, кроме Ярцева, не было. Нет, был еще один, Криворожко, самый старший из всех, поступивший в университет после службы в армии, по направлению от родного колхоза. Но он потому и не конкурент: те, кого посылали учиться от колхоза, поступали в ВУЗ без экзаменов, но работать должны были вернуться в колхоз.

Коська Каретник толкнул Ярцева под столом ногой: молодец, Шурка, вовремя подсуетился с женитьбой.

После занятий трое друзей, не сговариваясь, направились к гастроному:

– Что берем? По полбанки «чернил»? – Костик достал из кармана смятый рубль и пригоршню мелочи. – Если по рублю с полтиной скинемся, еще на закусь останется. Можно докторской и батон.

– Нет, чувачки, давайте сегодня по-серьезному, – заметил Борис. – Возьмем коньяк, лимон. Серьезное дело, надо обмозговать.

– Ну ты, Тима, вечно с загибами, – проворчал Костик. – А пожрать?

– Ну давайте пельменей, что ли, пару пачек. Все-таки горячее.

– Да ты что, их варить надо, – сказал Ярцев. – И с докторской не сблюешь.

– А классно, пацаны, оказаться втроем на Кубе! – мечтательно произнес Костик. – Шурка, сечешь? Приходим с тобой в какой-нибудь генделик типа «бар». Заказываем, с понтом, «Фрозен Дайкири»…

– Ну да, а вокруг мулатки такие, знаешь, вроде из «Бони М».

– Какое «Бони М», это полное фуфло! Мы там можем любой пласт свободно достать! Пинк Флойд, Дип Пепл, Джимми Хендрикс!

– Ну ты сильно-то губу не раскатывай, – заметил Борис, – у них там совок похуже нашего.

– Нет, а серьезно, мужики, как думаете, кого пошлют?

– Ну тебя-то, Шурка, в первую очередь, – хохотнул Каретник. – Ты же у нас один такой женатый.

В тот вечер они единственный раз говорили об этом. Мечтали, как было бы здорово оказаться на Кубе, дышать воздухом старика Хэма, пить настоящий ром, говорить на настоящем испанском, слушать какую хочешь музыку. Свобода!

Поговорили, помечтали, даже прикинули, у кого в группе какие шансы – и все.

После того вечера на эту тему как будто кто запрет наложил. Никто больше об этом не заговаривал. Только и Коська, и Борик очень скоро и как-то по-тихому, не говоря никому (а ведь раньше любая мелочь была поводом собраться и «бухнуть»), оказались женаты.

Борик женился на однокурснице Раечке, один взгляд на которую говорил: очень умная. Ну просто очень, очень умная девушка. Это все, что можно было сказать о ее внешности. Раньше ее никогда с Бориком не видели. Случилось все тихо, никто и не заметил. У Борика всегда все было тихо.

А вот Костик Каретник мог бы и не зажимать свадьбу.

Всему курсу были известны его страдания, все пять лет бегал за одной, терпел то, за что уважающий себя мужик любую послал бы куда подальше. И вот все-таки выбегал свое, женился. Женился, точно, не ради заграничной перспективы.

А она? Костик об этом думать не хотел. Разве это важно? Для него – совсем не это. Она – его жена. Как бы ни было, что бы ни было, а это уже случилось, это есть. Зачем копаться? Пусть она его фамилию не взяла, и живут они по-прежнему в разных квартирах. Это – пока, он знает.

Вот защитятся, получат распределение, съедутся. Квартира есть, мама может к своему Смирнову переехать.

Костик видел в мечтах, как Лелька будет беременной, потом еще, потом еще. Привыкнет к дому, работать не будет. Он мечтал о большой крепкой семье. Представлял себе, как они с женой будут говорить дома по-испански, по-английски, чтобы языки прививались детям с детства. Мечтал, как дети начнут привыкать к музыке, к игре на фортепиано – без окриков, без насилия.

Отец в детстве покрикивал на него, вечно был им недоволен. Костик изо всех сил старался угодить отцу, но быть с ним рядом ему всегда было тяжело. Он любил, когда отец уезжал и они оставались с мамой вдвоем. Отец уезжал часто, он был геологом, начальником партии и вообще, если посмотреть со стороны, был человеком незаурядным.

Костик рано стал догадываться, что мать – не единственная женщина в жизни отца. Однажды, когда Костик был в десятом классе, отец сказал:

– После школы подожди меня, я за тобой заеду. Поедем, познакомлю тебя с моей «полевой подругой».

Костик тогда мучительно покраснел, но отказаться не смог, просто не нашелся, что сказать.

Она показалась Костику слишком молодой, почти ровесницей. В разговоре он никак не мог поймать верный тон. Ни как с человеком отцовского круга, ни как с ровесницей общаться с ней было невозможно. А отец, казалось, не испытывал никакого неудобства, подтрунивал над ней, подмигивая Костику, как приятелю, который – сам взрослый мужик и все понимает.

После этого было очень стыдно вернуться вместе с отцом домой, к матери. Костик чувствовал себя предателем. Когда родители вскоре развелись, Костик вздохнул с облегчением.

Пять университетских лет он прожил с матерью вдвоем, не считая тех, довольно, впрочем, частых случаев, когда после шумных посиделок у них оставались ночевать один-два его приятеля, а иногда и приятель с девчонкой.

То, что их с матерью квартира стала постоянным местом студенческих пирушек, получилось как-то само собой. И не то чтобы Костик был такой уж гуляка и любитель выпить. В школьные годы он считался в классе «ботаном» – учился отлично, это ему всегда было легко. Плюс музыкальная школа, плюс английский – некогда было с пацанами болтаться. Девчонки в классе тоже внимания не обращали: худой до смешного, длинный, сутулый, с детским лицом – челочка, пухлые губы.

В университете его увлечение поп-музыкой и почти всегда свободная квартира неожиданно для него самого сделали его привлекательным «кадром». В компании, после пары «дринков», сидя за пианино, лихо распевая битловские песенки и балагуря на смеси английского с русским матерным, Костик чувствовал себя другим человеком: забойным парнем чуть ли не из самого Ливерпуля. К пятому курсу приятели их квартиру воспринимали уже почти как кабак и называли так: «Русановский наблюдателиат».

Мать вздыхала, но не ругалась. Тенью заходила в его комнату, как будто забыла там книгу или очки – проверяла все-таки, все ли прилично. Однажды, увидев в углу батарею пустых бутылок, тихо охнула:

– Неужели вы все это выпили?

– Мама, не виноваты же мы, что у нас такая печень, – отшучивался Костик.

Иногда, бравируя перед приятелями, Костик поддевал ее:

– Вот, мама, ты – работник идеологического фронта, а сын у тебя – пьяница. Мать только вспыхивала румянцем.

Она никогда не противилась, если кто-то из друзей оставался на ночь: понимала, что для подгулявших студентов добираться домой среди ночи небезопасно.