Анна Вислоух - Жизнь переменчива. Рассказы

Борис ещё ходил под Женькиными окнами недели три, вздыхал, окутывая её печальным взором при каждой встрече, но объяснений никаких не требовал. Женьке от этого стало ещё скучнее, она словно застряла на бесконечном сеансе в кинотеатре повторного фильма. А потом вдруг резко выдернула себя из мягкого кресла и, не дожидаясь в титрах слов «конец фильма», выскочила из душного зала на свежий воздух и стала глотать его горстями, упиваясь свободой и независимостью. От кого, от чего – неважно.

Потом она поступила в институт. Правда, не в тот, в который хотела. Родители уговорили: «Получи сначала специальность, а потом сочиняй себе, сколько хочешь». Почему послушалась? Сколько себя помнила, с раннего детства всегда принимала решения сама и только потом ставила в известность мать или отца, они к этому привыкли уже. А тут… Устала, наверное. Захотелось поплыть бездумно на волне чьей-то воли, а самостоятельность свою пока оставить до лучших (или худших?) времён. Пригодится ещё.

Поступила легко. На экзамене по математике и вовсе поставила в тупик всю приёмную комиссию: обнаружила на доске ошибку в сложном тригонометрическом тождестве. Женька решала его раньше, готовясь к экзаменам по мудрёному учебнику Сканави, и точно знала, что доказательство имеется. Но здесь не получалось никак, хоть убейся! Тогда, усилием воли выдернув себя из панического болота, попробовала двигаться к решению с конца и выяснила: на доске пример написан с ошибкой. В условие закрался не тот знак. Долго не могла сказать об этом преподавателю, сидела, тупо смотря в свой листок лишних часа два, закончив к тому времени всю остальную работу. Потом всё-таки решилась, подняла руку… Когда сам заведующий кафедрой исправил ошибку на доске и извинился за неё, в аудитории воцарилось тяжёлое молчание. Дама, дежурившая на экзамене, поджав губы, бросила Женьке: «Вы могли бы написать – тождество не доказывается!», на что та, мило улыбнувшись, промолвила: «Да что вы! Я знаю, что таких тождеств на вступительных экзаменах в этот вуз не дают!» Вот так и исполнила мечту родителей: иметь надежную профессию в руках.

Пришлось гуманитарную эстетскую вольницу, в которой пыталась подвизаться ещё в школе, сменить на жёсткие рамки технического вуза, где шаг влево, шаг вправо от заданных параметров приравнивался к нарушению ГОСТов, СНиПов и тому подобной чепухи. Со всеми вытекающими последствиями.

Уже через месяц после начала занятий Женька поняла: ей отсюда надо срочно удирать, или она сойдёт с ума, так и не познав всей красоты начертательной геометрии и теоретической механики. В это время заболела мама. И Женька так и не смогла сообщить ей о своем решении, оставила всё как есть, утешая себя тем, что в любой момент сможет что-то изменить, дождется только более удобного случая. Потом она вдруг простудилась, лежала дома, обложенная любимыми книгами. Писала грустные, какие-то декадентские стихи:

Сгорбился каменный мостик устало.

Мутный фонарь уплывает во тьму.

День отлетел, только легче не стало,

А отчего – не понять никому.

С неба – холодные слёзы Вселенной.

В городе нашем осенняя хмарь.

Как в чёрно-белом кино довоенном:

Каменный мостик. Аптека. Фонарь.

Ей мнилось, что никто ее не любит, и даже покорный Борька с глазами беременной коровы показался вдруг вполне симпатичным и условно годным к возобновлению отношений. Дойдя до таких мыслей, Женька поняла: «Температура…», и стала медленно, но верно поправляться.

Когда вернулась на занятия в институт, выяснилось, что всех первокурсников отправили в колхоз «на свёклу», а она как бы и не у дел. Собственно, это она потом только поняла, что ей, с одной стороны, крупно повезло: она не в поле, продуваемом остервенелым стеклянным ветром, и не выковыривает из земли намертво схваченную первым морозом свёклу, ту, что вовремя не убрали, а потом, спохватившись, бросили на ударный фронт девчонок с тяжеленными ломами. С другой, не совсем приятной стороны, в этой жуткой битве за урожай её однокурсники здорово сплотились, все передружились, а она осталась совсем одна со своими комплексами, завихрениями и обидами. Впрочем, их тогда осталось двое: она и Вика, девчонка из их группы, постарше Женьки и в чём-то опытнее. Именно она и была свидетельницей Женькиного триумфа на экзамене по математике и тогда подумала: «Только бы с этой занудой в одну группу не попасть!» В одной группе они и оказались, да еще и подружились, два нечаянных одиночества.

Когда их послали собирать свёклу во второй раз – после ноябрьских праздников, после обязательной демонстрации и небольшой праздничной передышки – они с Викой уже были вместе. Вместе поселились на квартире у глухого дедка и даже спали на одной кровати: так было теплее и пошептаться удобнее, пока остальные дрыхнут, сморенные бессмысленным трудом на свекольной ниве. Женька буквально смотрела Вике в рот. Та рассказывала ей о своем парне, с которым не только целовалась, но и занималась тем самым сексом, о котором Женька имела самое смутное представление. Женька парня этого видела: он провожал Вику в колхоз, тискал её огромными ручищами и слюнявил мокрыми, пухлыми губами. Женьке он не понравился. Она представляла себе человека, с которым можно разделить постель, как-то по-другому. Как дети пририсовывают портретам в учебниках усы и бороды, так и она мысленно к портрету какого-нибудь знаменитого артиста приставляла другой нос, примеряла глаза, меняла их выражение, лепила губы, подбородок и, получив то, что нравилось безоговорочно, удовлетворённо складывала новый образ в уголок своей памяти, чтобы через какое-то время благополучно забыть о нём и начать «работать» над новым. «Так и старой девой можно остаться», – грустила Женька, в свои восемнадцать лет чувствуя себя черепахой Тортилой, нашедшей золотой ключик, но не сумевшей отыскать заветную дверцу и открыть её…

Чтобы скоротать долгие осенние вечера, оставшиеся свободными от добывания так необходимой родному государству сахарной свёклы, они с Викой начали писать роман под названием «Заяц в детстве не труслив». Это был роман о зайцах, об их нелёгкой судьбе и разных жизненных коллизиях, из которых они всякий раз с честью выходили. Закончить его им не удалось: всё то же родное государство наконец-то вспомнило, что будущим инженерам неплохо было бы в свободное от полевых работ время посидеть и на лекциях, чтобы набраться инженерного ума-разума и применить его потом на благо опять же государства. Поэтому их всех срочно вывезли в город, невыковырянная свёкла осталась в поле, а вместе с ней туда вмёрзло Женькино детское чувство влюбленности во всех и каждого, и стала проступать, освобождаясь от пелёнок, какая-то житейская мудрость и определённость. Хотелось чего-то высокого и чистого. Очень высокого и очень чистого. Не было ни того, ни другого.