Ольга Мацкевич - Игры ветра. Рассказы, миниатюры

– У тебя нет ни прошлого, ни будущего, это подарок тебе, почему ты отвергаешь его?

Но человек не мог его услышать, не мог ничего ответить, потому что в голове у него как лес горела одна только мысль: «Я повсюду изгой, мне никогда не стать своим, все видят и помнят лишь двойников, а я остаюсь не узнан».

Двойники в прошлом пожимают друг другу руки, двойники в будущем пьют чай, говорят о политике и экономике, жалуются на погоду, а человек молчит, уронив голову на руки, и плечи его дрожат как будто от холода.

Ангел подходит ближе и гладит человека по голове.

– Я вижу тебя, – шепчет он ласково и нежно, – я вижу тебя здесь и сейчас.

Но человек не слышит. Он плачет. Он чувствует себя таким одиноким.

Первый раз он столкнулся с этим в музее. Пришел ранним утром в субботу, еще до открытия, до остальных посетителей, и сразу узнал его, это чувство.

Небольшие комнатки с побеленными стенами, из-под которых кое-где проглядывает кирпич, запах травы и соломы, необычные предметы на стенах и потолке, старые кресла. Странно, но он подумал о желтом доме в Арле, в котором Ван Гог и Гоген провели несколько месяцев вместе, полностью посвятив себя искусству. Я говорю «подумал», но это не было мыслью, а чем-то вроде воспоминания о бывшем, знакомом, родном, близком, как будто он и сам однажды поступал так же, хотя он не любил и не умел рисовать.

В другой раз он встретился с этим в подвале церкви, разглядывая церковную утварь конца XIX века, старые книги, потемневшие от времени иконы. Было холодно и безлюдно. Сначала он почувствовал и только потом увидел, это были частички церковного облачения из вскрытого захоронения. Кусочки были грязными и совершенно истлевшими, в них с трудом угадывалась красивая когда-то ткань с золотой вышивкой. Он подумал о том, что совсем недавно, каких-нибудь 100 лет назад, человек, носивший эту одежду, может быть вышел на улицу покурить. Он вдыхал холодный воздух и смотрел, как ветер бьет по спине весеннее небо темными, тонкими, лишенными листьев ветками черной ивы, оставляя на нем шрамы, сочащиеся молоком облаков. Потом священник поежился и пошел во флигель, и вязкая, размякшая от воды земля хлюпала у него под ногами.

Вдруг человек с полной ясностью ощутил, что это и сейчас происходит будто бы где-то параллельно, совсем рядом, но в то же время недостижимо. Его охватило щемящее чувство, похожее на жалость. Он не просто жалел эти истлевшие вещи или умершего, которому они принадлежали, или себя, ведь так легко переставить в уравнении переменные. Все дело было в этой тонкой, но непреодолимой границе, от которой веяло тоской, может быть по уходящему времени, может быть по чему-то большему, может быть по Богу.

С течением дней, он стал чувствовать эту границу постоянно, и взгляд его приобрел отстранённое и рассеянное выражение, будто бы он отныне жил в двух мирах. В то утро, когда я встретила его на мосту, было солнечно. Воздух казался прозрачнее, холоднее и чище весеннего льда, но ветра почти не было. Когда я вышла на мост, он уже перешел его наполовину, двигаясь рывками, будто с каждым шагом преодолевал сопротивление воздуха, какую-то невидимую границу. Когда я поравнялась с тем местом, где его впервые увидела, ему оставалось всего пара шагов до конца моста.

Он сделал шаг, и сердце мое неожиданно забилось быстрее.

Он сделал шаг, и воздух вокруг него задрожал.

Он сделал шаг, и исчез в одно мгновение, будто время раскрыло перед ним тайную дверь и увлекло его… куда?

Мне хочется верить, домой.

Человек подходит к своему месту и со странным каким-то смущением заглядывает в завиток плацкартного вагона. Все попутчики уже там: молодая девушка – синее платье, волосы схвачены лентой, в глазах искры; мужчина – бакенбарды, кроссворд и широкие руки; старик – ванильная борода, вязаная жилетка и шляпа в сеточку. Они раздвигаются в стороны и наблюдают за тем, как он неловко запихивает сумку под чужое сидение (у него верхняя полка), потом небрежно, но вежливо знакомятся.

Человек садится с краю и вместе со всеми смотрит в окно.

Во всем вагоне пассажиры уже собрались и все ждут отправления: кто-то нетерпеливо стучит ногой о скамейку, кто-то шуршит копченостями, объясняя, что просто не успел поесть утром, кто-то стучит в окно – «Пока! Пока! Счастливой дороги!», кто-то тоскливо вздыхает, кто-то пилит ногти…

«Провожающие, покидаем вагоны! Покидаем вагоны!».

Девушки на перроне смеются и делают знаки подруге. У каждой кольцо на пальце, а у нее – нет. Оттого ли она уезжает в большой город, что бы начать совсем другую, новую, лучшую, настоящую жизнь. Она смотрит на них из окна поезда, и глаза ее излучают огонь. Искры его, как ополоумевшие, летают по всему вагону, стучась в каждое уставшее, измученное, запутавшееся, одинокое сердце.

Сначала поезд резко дернулся, потом зашипел и, наконец, медленно тронулся в путь. Девушки пошли следом, улыбаясь и махая руками. Сидевший рядом с человеком старик прильнул к стеклу как мальчишка и все повторял – Смотрите! Смотрите!

Человеку вдруг показалось, что старик отчаянно хочет сообщить окружающим, что девочки улыбаются и машут им всем, также как много лет назад другие девочки улыбались и махали составу, уходящему на фронт. Он будто открыл скрытую дверцу, ведущую в дальние уголки своей памяти, и обнаружил там настоящее сокровище, что-то, чем всегда хотел поделиться, но не знал, как это сделать, потому что никогда бы не смог передать словами того, что все они чувствовали тогда в тот момент, в том душном и пыльном вагоне, стоящие рядом плечом к плечу и обернутые, как в саван, в запах полевых цветов и прощальной женской нежности.

Человек почувствовал, как это важно для старика и неловко улыбнулся, встретившись с ним взглядом.

А поезд все набирал ход и девочки уже бежали гурьбой, спотыкаясь, сбиваясь с шага и захлебываясь смехом, счастьем и страхом неизвестности, до тех пор, пока перрон не закончился. Их чувства были настолько неприкрыты, естественны и рельефны, что Человек почувствовал…, что ему пора пойти покурить.

И вот он идет по узкому коридору вагона и ему кажется, что лица всех попутчиков обращены к нему. Все они видятся ему очень знакомыми, будто не в первый раз уже едет он в этом вагоне, сквозь пространство и время, настолько уставший от тоски, вечного ожидания и нерадостных мыслей, что становится подобным улитке, уютно свернувшейся в своей раковине, что бы переждать зиму. Так и он свернется в эту ночь на верхней полке завитка плацкартного вагона, что бы поезд качал его во сне, как мать качает ребенка в колыбели.

Пуская клубы дыма, Человек видит, как возвращается, отвечая на улыбки попутчиков, и все они забираются каждый в свою постель, как опускается темнота и все больное и тревожащее выползает наружу, подступает к самой поверхности глаз и выглядывает оттуда, словно старик, прильнувший к окну вагона, что бы увидеть свое прошлое. И если в эту странную минуту, не отвернуться к стенке, а замереть и прислушаться, в том, как свистит за стеклом ветер, как пролетают мимо окна, будто маленькие огненные звезды, окурки тех, кто также не может уснуть, в размеренном ритме стука железных колес, в бесчисленных оставляемых позади деревнях, дорогах, садах, фонарях, городах, людях, машинах, собаках, лесах, холмах, реках… можно что-то нащупать, что-то услышать, что-то важное, от чего вдруг покажется, что вечность сходит на них всех и, соединив во сне их руки, делает сердце спокойным, легким и радостным.