Юрий Дружинин - Раз. Два. Полтора

Нас разбили на группы, причем я попал в одну группу с Геной, и это как-то грело душу. Затем нас отправили проходить медкомиссию. Мы ходили по кабинетам в одних трусах. Это была очередная медкомиссия, каких я, для того чтобы оказаться здесь, прошел уже немало. Психиатр, высокий и худощавый, с вздыбленной гривой седых волос и пронзительным взглядом, показывал цветные кляксы и спрашивал, какие ассоциации они у меня вызывают, падал ли я в обморок и не было ли травм головы. А сам уже писал: «Годен», не особо слушая мои ответы. Затем окулист: ну уж со зрением у меня всегда все было в порядке, очередное «Годен». За тем лор: «Откройте рот, скажите а-а-а, отойдите к двери», и шепотом: «Скажите тридцать три, шестьдесят четыре, восемьдесят семь». «Годен. Следующий».

Невропатолог постучал по коленкам и локтям своим молоточком и попросил дотронуться пальцем до носа с закрытыми глазами, затем меня раскрутили на центрифуге и попросили пройти по прямой. И вновь «Годен». Затем хирург, пара стандартных вопросов: «Травмы были? Жалобы есть?» Затем приказным тоном: «Подойдите ближе, приспустите трусы, оголите головку». – «Годен». Потом нас осматривал, видимо, целый консилиум проктологов, мы вошли в кабинет строем человек десять. За длинным столом сидело минимум десять человек обоего пола в белых халатах, причем некоторые из врачих были старше нас едва ли больше чем на пару лет. Вновь последовали приказы: «Поднять руки, опустить. Поднять правую ногу, опустить. Поднять левую ногу, опустить. Кругом, спустить трусы, наклониться, раздвинуть ягодицы. Годны». В заключение был терапевт. Приятная молодая женщина полистала мою карточку, удовлетворенно кивая на каждое «Годен». Спросила, есть ли жалобы на здоровье, и задала вопрос, ответ на который, видимо, и сыграл немаловажную роль при определении моего места службы:

– Жару и духоту плохо переносишь?

– Да, плохо!

Затем она поставила свое заключительное «Годен», и на этом медкомиссия завершилась. У меня осталось от нее какое-то чувство отстраненности от происходящего. Как будто все происходит не со мной, а с другим человеком, который уже не свободен и не принадлежит самому себе. Поэтому я без стыда и смущения оголял головку и раздвигал ягодицы перед молодыми и симпатичными девушками. Я предчувствовал, что это одно из самых простых испытаний, которые мне предстоят в дальнейшем… Ближе к вечеру нас собрали в большом кинозале, и мы с некоторым трепетом в душе стали ожидать своей дальнейшей участи. Должны были приехать так называемые «покупатели». Через некоторое время на сцену вышел майор и объявил: «Первая бригада – Свердловск, вторая бригада – Казахстан, третья бригада – Хабаровск, четвертая бригада – Чита». Наша бригада вторая – значит, Казахстан. Зал оживился и загудел, как встревоженный улей. Все стали обсуждать предстоящие перспективы службы. Ну а у меня в голове вертелась одна простая мысль: «Зачем она спрашивала, плохо ли я переношу жару и духоту? А служить в Казахстане, видимо, чтобы жизнь малиной не казалась?» А тем временем со сцены уже выкрикивали фамилии, народ подходил и получал сухие пайки. В зависимости от времени следования к месту службы давали две, три либо четыре бумажные коробки, напоминающие коробки от торта, по коробке на каждые сутки дороги. Наконец-то выкрикнули и мою фамилию, и я получил свои четыре коробки. «Ну вот и все, боец, теперь ты в полной экипировке».

Ближе к вечеру нас посадили в автобусы и повезли в Иркутск. Наш поезд в одиннадцать вечера. На вокзале мы, как мне показалось, бесконечно долго ждали отправки. Гена позвонил домой, и к нему приехала подруга. И они тихонечко шушукались и обнимались в сторонке. Мне в этом плане было похуже, телефона у родителей не было, и подругой я тоже не обзавелся. Поэтому для меня это ожидание тянулось как-то особенно долго. Есть одна поговорка: «раньше сядешь – раньше выйдешь». Возможно, мне просто хотелось раньше сесть. Но ничто не может длиться вечно. И наконец-то раздалась команда: «По вагонам!»

Всю нашу бригаду, а это девяносто шесть человек, разместили в восьми купе одного плацкартного вагона. Наши сопровождающие, майор и лейтенант, разбили нас, соответственно, на восемь отделений и назначили в каждом отделении командира. В нашем седьмом купе командиром отделения назначили меня. В моем подчинении оказалось одиннадцать человек, а со мной, соответственно, двенадцать. Причем это при наличии шести нормальных спальных мест и двух багажных полок, на боковой третьей полке спать было просто нереально. Ну и естественно, хотя какая тут к черту естественность, никакого постельного белья или хотя бы просто матрасов. Такая же обстановка была и в других купе. В мои обязанности как командира входило:

1. Следить за наличием личного состава. И докладывать, если вдруг кого-нибудь не дай бог не досчитаюсь.

2. Назначать дневальных на ночь, что было особенно актуально и диктовалось отсутствием спальных мест.

Время было уже позднее, и мы после недолгих перекуров в тамбуре и хождений в туалет стали отбывать ко сну. Тем более день был долгий и утомительный. Мы с Геной пошли в соседнее купе, там оказалось много знакомых с техникума. Были два брата-близнеца Щербаковы, Максим Грушков, Андрюха с параллельной группы со звучной кликухой «Директор», с остальными мы тоже быстро перезнакомились. И никто из них, в отличие от нашего купе, не собирался спать. Из рюкзаков уже была выставлена на стол собранная заботливыми руками мам закуска и заблаговременно купленная на вокзале водка. И мы, стараясь не шуметь, передавая стакан по кругу и ведя неспешные беседы, просидели до пяти утра. Тема у нас для бесед была одна, да и тосты не отличались особой оригинальностью: «Ну, чтоб два года как два дня!» И все примерно в том же духе. Но алкоголь делал свое дело. Постепенно улетучилось мрачное настроение, и когда к утру все стали расходиться по своим купе, то все были бодры и смотрели в будущее орлами. Мы пришли с Геной в свое купе, я, как командир отделения, назначил двоих новых дневальных, и мы тут же упали на их места и заснули крепким пьяным сном. Проснулись мы ближе к полудню. За окнами проносились пейзажи родной природы. Колеса отстукивали свою бесконечную дорожную песню. Наши соседи по купе, а точнее бойцы нашего седьмого отделения, уже сидели за столом и доставали и разворачивали жареных куриц, завернутых в фольгу, вареные яйца, домашние пирожки, пучки перистого зеленого лука и крупной ярко-красной редиски.

– Эй бойцы, а почему командира к столу не приглашаете? И вообще, почему без команды приступили к приему пищи, а-а-а?

На что бойцы уже с набитыми ртами забубнили, что, мол, милости просим к нашему шалашу и вообще, мол, кто много спит, тот мало ест. Ну, мы с Геной не стали заставлять себя долго упрашивать. И присоединились к своим товарищам. После обеда мы с Геной сходили в видеосалон, расположенный где-то в середине поезда. Пошарахались по поезду, затем вновь поели, повалялись на полках и поиграли в карты. В общем, делали все то же, что делают обычные пассажиры. Ближе к вечеру все вновь стали затариваться водкой. Благо у проводника-узбека ее было хоть залейся, он продавал ее по двойной цене, но отбоя от покупателей не было. Все понимали, что ближайшие два года такая возможность едва ли представится. Тем более что наши сопровождающие нисколько нам в этом не препятствовали. Они собрали нас на третий день пути, после того как кто-то по пьяной лавочке разбил в тамбуре стекло. С утра по купе пробежался летеха 1 1 Летеха – лейтенант. и приказал собраться командирам отделений в час дня в первом купе. Там мы получили строгую накачку от майора. Он в приказном прядке потребовал прекратить пьянки и гулянки. А командирам отделений, чьи бойцы особенно отличились в этом отношении, влепил по наряду вне очереди. Благо у меня отделение попалось непьющее, кроме меня и Гены. Но все это было, как говорится, уже без надобности, так как деньги у всех покончались и покупать водку стало не на что. Так что третий день прошел тихо и спокойно. Домашние курицы, яйца, пирожки и колбасы давно закончились. И мы распечатали сухие пайки. Внутри оказалось несколько банок тушенки и каш с мясом, была даже сгущенка и также пара деревянных армейских сухарей. Тушенка и сгущенка пошли на ура. А вот каша и сухари получили дружное «Кюю» 2 2 Кюю – выражение крайне отрицательного отношения к чему-либо (фильм «Кин-дза-дза»). . Консервов было много. И мы выбегали на станциях и пытались менять их на фрукты. Тем более что за окнами уже давно перестали проноситься родные леса. А тянулись бесконечные степи, а вместо деревьев – бесконечная вереница столбов. Но торговцев почему-то мало интересовали наши консервы, и они не шли на бартер. К вечеру мы прибыли на станцию Чу. Как потом выяснилось, это родина самой забористой анаши. Здесь у нас была пересадка. Мы собрали свои нехитрые пожитки и вышли из ставшего за эти дни родным поезда. Нас построили на перроне, еще раз провели перекличку. Затем последовала команда: «В колонну по четыре становись. Направо. Шагом марш». И мы нестройными рядами пошли к другому поезду, который уже ждал нас на другом конце перрона. По дороге нам попался молодой, хипповатого вида парень, который, видимо, уже отдал свой долг Родине. Он был одет в джинсы и футболку с надписью IRON MAIDEN. Он сказал одну фразу, которая почему-то сразу запала в душу: «Духи, вешайтесь!!!» После мы не раз слышали эту фразу, и она была не пустым содроганием воздуха, а как бы приглашением к действию. Нас разместили в поезде, который уже стоял на перроне. На этот раз в наше распоряжение выделили целый вагон. Так что спальных мест хватило всем, о матрасах и постельном белье речь, конечно же, не шла.

Читать дальше