Павел Шилов - Русское авось

– Смотрите, Игорь Петрович, держит котёл-то, – услышал Кочин голос Козлова, – ещё бы сделать сегодня гидравлическое испытание КУГа и на сегодня добро.

Кочин, как сквозь призму смотрел на все приготовления монтажников, но мыслями был далеко, там в городе К. Вот он молодой инженер только что окончил институт, зашёл в кабинет начальника цеха. Белозёров улыбнулся тогда: мол, не робей, все мы такие. После у них была дружба и, кажется, крепкой. Они выезжали в лес. Никто не умел так быстро разводить костёр как Кочин, выловить рыбку на уху или подстрелить рябчика. Степан Назарович ценил его. Сейчас же с Белозёровым что-то произошло, стал требовательный, дружбу забывает, вот-вот сорвётся и выгонит его Кочина из начальников цеха. Что ему стоит. А потом оправдывайся, что ты не белая ворона.

В кабинете директора тишина. Временами, резко отдаваясь в ушах, звенит телефон. То ли с горкома, то ли с обкома спрашивают о ходе строительства завода. Белозёров, вглядываясь в коксохимическое производство, думает. Думы трудные, тяжелые. Смогут ли коксохимики обеспечить производство завода коксовым газом, и какой он будет чистоты. В окно заглядывает летнее горячее солнце. Работающий вентилятор на столе не даёт нужной прохлады. Степан Назарович временами поднимается, подходит к раскрытому окну, смотрит на рельеф местности. С коксохима наносит запах газа. Белозёров не отворачивается. По паркетному полу тянется ковровая дорожка. В углу телевизор. Хочешь отдохнуть от производственных забот, пожалуйста, включи, расслабься. Здесь всё предусмотрено для плодотворной работы, чтобы ты мог работать с полной отдачей своих сил и знаний. Вот оно директорское кресло. Если взялся за дело, не говори, что тяжела ты шапка Мономаха. Что же тут поделаешь, так решило министерство и партия, увидав в начальнике цеха директора. И всё из-за этого изобретения, вставшего поперёк горла некоторым товарищам по заводу, требующих включить и их в состав изобретателей. А зачем их включать, они же палец о палец не стукнули, хотя бы тот же главный инженер. Ну чем он помог?

На столе тикает будильник. Степан Назарович привёз его из города К. Он на протяжении десяти лет не даёт сбоя – подарок к юбилею выпуска миллионной тонны аммиачной селитры, выпущенной его цехом, где он тогда работал начальником смены. Сам выпустил тогда, никому не доверил. Своими руками, сделанное дело, всегда приятней. От него остаётся хорошее ощущение своей значимости на всю оставшуюся жизнь, как бы она тебя не бросала в своей круговерти. И чем больше хороших дел на твою душу, тем она становится возвышенней и ранимей. «Вот и опять она заныла от звонка секретаря горкома, – думал он. – Кто виноват в том, что оборудование аммиачного производства не поступило в комплекте. Строители затягивают монтаж цеха слабой азотной кислоты. Фундаменты заложили, анкерные болты увели. Как ставить оборудование, вот вопрос. Начальник управления Серёгин утверждает, что их можно нагреть и сделать как нужно. Прочность от этого не изменится. Сказка про белого бычка. На такое расстояние придётся изгибать анкерные болты. По пьянке, что ли их ставили, или вообще люди неграмотные, чтобы так запороть. Пусть он не темнит, долбить фундаменты отбойными молотками, кому охота, но придётся, я не допущу брака в работе. Придётся долбить. Во что обойдётся всё это? Деньги уже почти все вычерпаны, а дел ещё невпроворот».

За стеной слышится перестук пишущей машинки. Он, как будто убаюкивает, притупляя бдительность. Секретарша Зина – женщина обаятельная, умеет и приветить и с лаской отправить слишком навязчивого посетителя, ничего не подозревавшего в её аргументации. А директору почёт. Может быть, и не совсем так, но где-то около. Что говорить, как заведённая машина, мол, директора нет. На совещании. Или что-то подобное, уехал и неизвестно когда вернётся. Конечно, от такого обращения остаётся неприятный осадок, а в душу закрадывается одно единственное – бюрократ. И ничто больше. Как это перенести директору, который пластается на работе, не зная покоя. Да и как мы себя не можем переломить для пользы дела, уставимся как баран на новые ворота и ни с места, ничего не видим и неслышим кроме собственного я. Хотя бы и Кочин, дружок несчастный. Не рано ли я ему доверил эту должность. Уж больно кичлив.

– Вы к директору? – слышит он голос Зины, – а по какому вопросу? – Мужчина объясняет ей. – Попейте чайку у меня, скоро он освободится.

– Чертовка. Зачем она так? – говорит про себя Степан Назарович. Потом успокаивает себя. – Может быть, и дело-то плёвое, а всё к директору, как будто у него других дел нет, кроме тех, которые несёт с собой этот человек. Нет, лучше посмотреть, что будет дальше.

В открытую форточку дохнуло отработкой бензина. Едкий запах его распространился на весь кабинет. Белозёров поморщился, внимательно прислушиваясь за разговором за стеной. Но ничего не было слышно, кроме воркующего голоса секретарши. Она ревниво охраняла покой директора завода. И ему было лестно, что о нём она так заботится, понимает его. Лишние хлопоты тоже, зачем? Пусть лучше тихо и всё спокойно.

На столе лежали отчёты, корреспонденции, журналы, газеты, подшивки с делами, а рядом книжный шкаф с технической литературой. Под руками блестели новые телефоны: чёрный – прямой с главком от него можно ждать очередного разноса, красный городской, белый по заводу. В углу селекторная связь для доклада.

Степан Назарович знает, что такое минута на химическом заводе, где непрерывно происходит технический цикл.

«Всё в трубах», – донёсся до него чей-то язвительный голос, от которого стало не по себе. Белозёров пытался вспомнить, что связано с этим выражением, но как не напрягал память, вспомнить не мог. Запамятовал.

Хлопнула дверь. «Ушёл, – подумал Степан Назарович. И какая-то струнка неудовлетворённости навсегда чего-то утраченного, зацепила за сердце. Директор встал и, опираясь обеими руками на подоконник, смотрел из окна вслед посетителю, с которым так и не поговорил. Человек сел на автобус, глядя из окна салона на окна кабинета директора, чесал в затылке и разводил руками. Скорее всего, это работник его завода, но он оказался к нему безразличен. „Всё в трубах“, – опять обожгла мысль. – Да это же бывший начальник цеха произнёс эту фразу, когда я закристаллизовал трубу щелоков, а досужие языки превратили её в кличку, прилепив её мне, тогда ещё молодому инженеру».

Автобус, выпустив облако дыма, тронулся. Молодой человек, стоявший у окна, и казалось Белозёрову, что он сказал: «Так вот ты какой „Всё в трубах“, а слухи по заводу идут, что ты прекрасный человек».

«А мне то, что легче? Я даже в молодости не знал покоя. Да и сейчас того и гляди свалится на голову какая-нибудь беда, – потом резко зазвучало в голове, – это защитная отговорка для бездушных людей, сын у тебя тоже инженер – химик, наверное, переведёшь его к себе, поверь мне, он – бездарь». – «Ну, уж нет. Мой сын – талант. Ещё в детстве очень любил химию. Сколько колб было разбито водородом. Учительница химии не раз на него жаловалась. Мне приходилось посуду носить с завода, а то, как же – единственный сын. Всё для него, – не сдавался Белозёров, глядя в угол кабинета. – Жена раньше времени поседела. Эх, Валюша, Валюша. И как такое могло случиться? Упустили мы что-то в жизни. Ты работаешь сколько лет лаборантом, и не рвёшься на большее, хотя знаю, смогла бы. Лёшка же вкусил власти, теперь не хочет работать простым аппаратчиком, набраться опыта. Как же – сын директора. Вон и Игорь Кочин, начальник цеха слабой азотной кислоты летает, ног под собой не чует – гусь лапчатый. Начальничек… Не рано ли?»