Валерий Роньшин - Оригинал Хохолкин

А ещё Бог Гаврилкин сделал так, чтобы на Земле низ был снизу, а верх – сверху; чтобы соль была солёная, а сахар сладкий; чтобы за зимой шла весна, а не наоборот… Хотя поначалу-то Бог Гаврилкин как раз собирался сделать всё наоборот: сахар – солёным, соль – сладкой, низ – верхом, верх – низом. Прыгнули бы вы, к примеру, с шестнадцатого этажа и полетели бы не вниз, а – вверх. И так бы всё летели… летели… летели… До бесконечности.

А ещё Бог Гаврилкин знал о том, о чём ни один житель Земли даже понятия не имел. Бог Гаврилкин знал, что Земля есть не на самом деле. А на самом деле её нет. Нет ни лесов, ни полей, ни морей… ни… ни… ни… НИ-ЧЕ-ГО… Как такое может быть?! Ещё и не такое может быть. Вот, скажем, Вселенная… Впрочем, о Вселенной скажем в другой раз. А хотя – почему в другой?! Можно и сейчас сказать: Вселенная не одна; Вселенных – бесчисленное множество; они вложены друг в друга, как матрёшки; причём каждая следующая Вселенная, в отличие от следующей матрёшки, не меньше, а – больше предыдущей. Как так?! А вот так. Парадокс. Но только с человеческой точки зрения – парадокс, а с божественной – аксиома. Уже вторая.

А первая аксиома – это про Землю, которой на самом деле нет. Кое-кто из людей всё ж таки смутно догадывался, что Земли на самом деле нет; ну там философы всякие, которые утверждали, что «мир есть – ничто». Ну или там поэты разные, которые писали, что «жизнь – это сон». Но все эти догадки были чисто теоретическими; в порядке, так сказать, философского домысла или художественного вымысла. А вот Бог Гаврилкин знал точно, что Земли нет.

Когда-то Земля, разумеется, была. Была… была… была… да и сплыла.

Куда?..

Бог знает – куда. Гаврилкин.

И осталось от Земли одно лишь эхо (фигурально, конечно же, выражаясь). А «эхо», если кто не в курсе, – это нимфа, которая высохла от любви так, что от неё остался один лишь голос.

Но не в этом суть.

А суть в том, что на Земле, которой на самом деле не было, всё было как на самом деле; а на самом деле было не на самом деле. А как было на самом деле, никто не знал. Никто кроме, опять же, Бога Гаврилкина… В общем, не будем долго лить воду в дырявый кувшин, а перейдём от экспозиции сразу к кульминации.

Мёртвых на Земле больше, чем живых; умных меньше, чем мёртвых; дураков больше, чем умных; живых меньше, чем дураков… Это понятно? Или ещё раз повторить?

Вот потому-то Бог Гаврилкин и знал истинную цену как всему человечеству в целом, так и каждому отдельному человеку в частности.

Но Бог Гаврилкин не стал – образно говоря – проворачивать фарш обратно, или – говоря ещё образнее – из рыбного супа делать обратно аквариум с рыбками. Он оставил людей такими, какие они есть – нелепыми донѐльзя. Им было совершенно неважно, что их жизнь им только кажется; а было важно лишь то, что им кажется, что это их жизнь. Свои ощущения они принимали за действительность, а действительность принимали за свои ощущения. И когда они не ошибались, они всё равно ошибались; а когда они ошибались, они всё равно не ошибались.

Так вот они и жили – вставали для того, чтобы лечь; ложились для того, чтобы встать. Безудержно мечтали, надеясь, что найдётся какой-нибудь дурак, который осуществит все их мечты. И не было такой ситуации, из которой бы люди не смогли бы не выйти с позором.

При этом люди, без ложной скромности, сами себя считали людьми; а на самом деле людей среди них было раз-два и обчёлся. Остальные же все были форменными животными; за исключением тех, кто был форменной травой. Просто те, которые жили чувствами – были просто животными; а те, которые жили умом – были умными животными.

Чтобы хоть как-то людей очеловечить, Бог Гаврилкин сунул им под нос божественную истину – что: всё равно. Без разницы: сидеть ли в барах – сидеть ли на нарах; лежать ли в больницах – лежать ли на пляжах… «Одна фигня», как говорится. Но люди упорно воротили нос от этой «фигни», ну то есть от этой истины; потому что всю свою жизнь только и делали, что налаживали и налаживали эту самую свою жизнь, налаживали и налаживали… Но сколько бы они её ни налаживали – жизнь их налаживалась только после их смерти. Потому что – как уже был сказано – Бог Гаврилкин всему на Земле пределы положил. Поэтому молодость проходила так же быстро, как и старость; а старость проходила так же быстро, как и молодость.

В общем, мои маленькие читатели и читательницы, чтобы не отнимать у вас много времени, которого у вас и так-то с «гулькин нос» – всего-то несколько десятилетий, перейдём от завязки прямо к развязке.

Бог Гаврилкин сидел на лугу и пас коров. То есть, по сути, делал два разных дела; причём делал их одновременно – и сидел, и пас. Как это он так умудрялся?! Ну, так ведь Гаврилкин – Бог. Он в этот момент ещё и третье дело делал – на небо смотрел. А по небу, клиньями, улетали на юг птицы. Не все, конечно, а только те, кто поумнее.

А по лугу мимо коров и Гаврилкина шли две девушки. Местная и приезжая. Местную Гаврилкин про себя называл – «курочка», потому что у неё были куриные мозги.

– Привет, Гаврилкин, – помахала рукой «курочка».

– Гы-гы-гы… – ответил ей Гаврилкин, пуская слюни.

– Как поживаешь, Гаврилкин?

– Гы-гы-гы… – таращился на неё Гаврилкин.

– А это кто? – спросила у местной приезжая.

– Да здешний дурачок, – ответила местная.

– Ну, пока, Гаврилкин, – помахала она Гаврилкину.

– Гы-гы-гы, – ответил ей Гаврилкин, ковыряя пальцем в носу.

– Пока-пока, – помахала Гаврилкину и приезжая.

– Гы-гы-гы, – ответил и ей Гаврилкин, почёсывая себя пониже живота.

Девушки ушли. А Гаврилкин остался сидеть на лугу, пуская слюни из носа и сопли изо рта. Вернее, наоборот. Впрочем, ему было без разницы, откуда что пускать. Ибо Он был Бог.

Жил на свете дурак Емелин. И решил он жениться. Дело было так. Шёл дурак Емелин по улице и увидел на балконе пятого этажа бабочку. Вернее – бабу. По имени Любенька. И сразу же решил на ней жениться. Любенька – не против.

– Только, – говорит, – вначале зайди ко мне в гости. Посмотри, как я живу.

Зашёл дурак Емелин. И в ту же секунду угодил в паутину.

Дело в том, что вся квартира была опутана липкими нитями. Да не тонкими, а с добрый канат толщиной. А под потолком, в углу, сидит Любенька, руки-ноги враскоряку. Ни дать, ни взять – паучиха.

– Ни хрена себе! – поразился Емелин такому обороту событий.

А Любенька уже по паутине спускается, клацая ядовитыми челюстями. Хорошо ещё у Емелина правая нога свободно болталась. Он ею с размаху ка-а-к даст Любеньке! И пока та в себя приходила, высвободился из паутины и – бе-жать!

Впрочем Емелину, как и положено дураку, эта история впрок не пошла. Через пару дней ему опять жениться хочется.