Генрих Корн - Инь и Янь. Современные рассказы

– А ты Маринку спросил?

– А чего её спрашивать? Бери и е**. Думаешь, она против будет? Она просто, типа, стесняется. Они все, типа, стесняются. Ну что там кто подумает, все дела… А убери у них это стеснение «кто что подумает», то сразу падение Берлинской стены, Чернобыль и гибель «Титаника» одновременно. И начало Третьей Мировой бонусом.

– Да ладно! Мне моя Дашка никогда не изменит. Потому что она любит. Вот и все твои Берлинские стены, Чернобыли, «Титаники» и все Мировые войны, вместе взятые. Когда человек любит, то он – это Царство Небесное за железным занавесом, где свои законы. Берлинские стены стоят вечно, потому что они из несокрушимого бетона. Чернобыли не взрываются, потому что на них ангелы работают, а не люди. «Титаники» не тонут, потому что океан чист и безмятежен, и на нём нет никаких айсбергов, только бесконечный умиротворяющий простор, а Третья Мировая война никогда не начнётся, потому что в ней невозможно победить, и никто не хочет никого побеждать. Это просто никому не нужно. Все и так довольны и счастливы.

– Люди не умеют так любить, Серый. Особенно бабы. Вся их любовь заключается в словах «можно» и «нельзя». Дашка твоя в такси, знаешь, как об меня тёрлась?.. Всё её «нельзя» за железным занавесом несуществующей лживой любви распухло и очень хотело, чтобы было «можно». Это уже не железный занавес. Это изгородь из трухлявых кольев, через которую всё видно, что происходит внутри. А я не совсем дурак, чтобы не отличить «можно» от «нельзя». Всё их бабье царство небесное заключается в большом «нельзя», а когда наступает большое «можно» – это уже преисподняя, Серый.

– Ты думаешь, Дашка согласится с тобой переспать?

– Если у меня хватит сил сломать трухлявую изгородь, а Дашка будет уверена, что «нельзя» уже немножко «можно», то согласится. И царство небесное тут совершенно не при чём. Оглянись, дружище, вокруг одна преисподняя.

– Бог сказал, что Царство Небесное внутри нас.

– А ещё сказал, что «Царство Моё не от мира сего».

– Ну, хорошо. Давай ты попробуешь сломать железный занавес.

– В смысле? Переспать с Дашкой? Ага, а ты потом обидишься на меня на всю оставшуюся жизнь, как будто я виноват, что железный занавес оказался трухлявой изгородью, да?

– Всё же это лучше, чем пребывать в несуществующей лживой любви.

– Ладно, Серый. Сделаем так. Положим матрацы – ваш мягкий и наш жёсткий – рядом и ляжем спать. Только Дашка пусть между нами окажется. Так мы вместе узнаем, что там всё-таки – железный занавес или трухлявая изгородь? Только один вопрос: если трухлявая изгородь упадёт, мне идти до конца?

– Если она упадёт, будет уже не важно. Делай так, как тебе позволит твоё Царство Небесное, которое внутри тебя. Если оно не от мира сего – это ещё не значит, что его вообще нет.

– По рукам, Серый! – и Лёха протянул другу свою крепкую руку, а его живые игривые глаза заблестели неугасимым огнём преисподней. – Пошли. Бабы ждут.

Серый ответил на рукопожатие сухо и неуверенно.

– Подожди. Давай ещё покурим.

Девушки их ещё не ждали. Они всё ещё стояли на балконе, вдыхая свежий утренний воздух, и тоже курили по второй.

– Эх, Дашка ты Дашка! – воскликнула Маринка. – Иногда я даже завидую тебе белой завистью. Такой мужик тебе достался. В нём есть что-то такое… прямо… мужское… С такими, конечно, нормальные семьи получаются. С такими и ребёнка родить не страшно. Всё равно, что за… железным занавесом. Живи и радуйся, только спрашивай «можно» или «нельзя». Что скажет, то и правильно, то и хорошо. Со стороны кажется – рай да и только.

– А чем же Лёха-то плох? – усмехнулась Дашка.

– А у него в понедельник стена Берлинская падает, во вторник Чернобыль какой-нибудь взрывается, в среду «Титаник» тонет, что аж жуть, а в четверг Третья Мировая начинается. И думаешь: а что же в пятницу-то будет? Вдруг возьмёт и повалится эта трухлявая изгородь, которую мы с ним нагородили за столько лет? Так бы вот… как-нибудь… дожить до выходных, немножко отдохнуть и опять бояться, бояться, бояться. Всегда ненадежность, всегда тревога, всегда… ад какой-то.

– Ну, Марин, какой ад-то?.. Главное – любит тебя. В аду любви нет.

– Люди не умеют любить, Дашка. Особенно мужики. Вся их любовь заключается в словах «да» и «нет». Если «да», то любит как бы. Если «нет», то и ничего нет. А я не совсем дура, чтобы не понимать, когда что-то есть, а когда ничего нет.

– Что? Думаешь, бросит?

– Скорее, я его брошу. Это твой Серёжка тебя может бросить, потому что он другой… настоящий какой-то мужик, а мой – нет. Мой будет хорохориться, орать, на х** посылать, выгонит даже, а потом сопли распустит и обратно позовёт. У нас в семье я сама решаю, что «можно», а что «нельзя», и когда «можно», а «когда» нельзя. А я – женщина, Даша, слабый человек. Я не хочу всё решать. Я хочу, чтобы за меня всё решали. Знаешь, тебе как подруге могу сказать. Вот если бы прямо хоть сейчас подошёл ко мне твой Серёжка… ну, наподобие него… взял за руку и сказал «пошли», я бы ни секунды не думала, сразу пошла, куда бы ни повёл, потому что знала бы, что мне теперь не надо думать… что теперь есть кому думать. С ним и рай, и ад – одно большое «можно». Можно жить, Дашка, можно быть счастливой, можно не бояться, можно ребёнка… и даже умереть можно, потому что всё уже сделано. Построен железный занавес, вокруг которого другие ходят, завидуют белой, серой, чёрной завистью и не могут войти внутрь.

– Это только со стороны железный занавес бывает, Марин. А внутри всё одинаковое. У одного одно хорошее, другое – плохое, у другого это хорошее, а то – плохое. И так всегда. Всегда что-то не так, всегда чего-то не хватает у них. Мужской пол выродился, Марин. А сколько не бить их? Смотри, сначала одна война, потом революция и гражданская война. А кто воюет-то? Мужики. Потом репрессии. Раскулачивание. Мужик сидел, нормальный ещё тогда мужик, и боялся, что придут, заберут, и семья без кормильца останется. Потом опять война, да ещё хуже. И вот выработалось у них в мозгу, что «не лезь», «не суйся, целее будешь», «лучше отправь бабу, она поорёт или там слезу пустит и добьётся». Ну, вместе, сообща, воспитали они новое поколение – наших папаш. Половина алкоголиков, половина тряпок безвольных. А как эти папаши сыновей-то нормальных воспитают? Опять бабы. Так и народились вокруг одни девки. Вся разница только в том, что между ног находится, больше ни в чём. Девки-то ещё больше на мужиков походят иногда.

– Ага, только эта разница очень большую роль играет. Особенно если «это» – то, что между ног – не как Берлинская стена, – засмеялась Маринка. – Пойдём уже. Вон, пришли они.

– Девочки! – крикнул Лёха. – Хватит курить. Спать пора. Мы с Серым подумали и решили два матраца сдвинуть вместе и под одним одеялом укрыться. У нас одно большое одеяло есть.