Генрих Корн - Инь и Янь. Современные рассказы

– Хорошо. Тогда ты должен подойти ко мне, – сказала вагина из глубины серого тумана.

Он шёл сквозь туман долго, очень долго, так долго, что ему показалось, будто никуда и нельзя прийти, что туман бесконечен. И только запах смерти убеждал его в обратном.

– Ты где? – время от времени спрашивал молодой человек, пугаясь этого бесконечного смертельного одиночества.

– Я здесь, – отвечала вагина из глубины, но как будто всё ближе и ближе.

Наконец туман исчез. В центре помещения находилась большая дыра, в которой, источая испарения, булькала лужа чёрной слизи. Из лужи донёсся голос Кристины:

– Не бойся, ныряй, любимый!..

Он зашёл в чёрную слизь по пояс и нырнул, закрыв глаза. В черноте пронеслись мимо огненные языки, плакат со стройными, маршеобразными, трафаретными литерами в сурово-пролетарском стиле эпохи воинствующего атеизма, соединяющимися в революционно-пламенное «Пленяюсь тобой» и страшный мохнатый козёл с медно-красным чешуйчатым рыбьим хвостом.

Когда молодой человек осмелился открыть глаза, то увидел перед собой железную дверь, на которой висела громоздкая табличка. «Борьба тебя и меня» – было начертано на ней современно просто, неброскими печатными буквами.

Он нерешительно тронул ручку двери и вошёл внутрь. В красиво обставленной комнате в кресле сидела Кристина. Ноги её были подобраны так, что колени упирались в мягкие подлокотники. В руках, между коленей, она держала маленькую стеклянную шкатулку, наполненную серым туманом. Но лицо её лишилось умиротворённости и приветливости. Взгляд излучал холодность и капризность. И вообще она вся предстала именно такой, какой он видел её в последний раз, после того, как они расстались. Возможно, некоторое время назад ей пришлось основательно выплакаться, потому что от глаз по щекам неровной линией тянулись две высохшие тёмные полосы от туши. Но теперь она не собиралась плакать, и без слёз её лицо стало каким-то особенно неприступным и чужим.

– Привет, Кристи… – замялся он на пороге, не смея подойти к ней ближе.

Кристина, на мгновение повернув к нему голову, тут же презрительно отвернулась:

– Зачем ты борешься со мной?

– Я… не борюсь с тобой, Кристи… Думаю… что не борюсь… А если… и борюсь, то, пожалуйста, прости меня… Я не буду с тобой бороться, если хочешь…

– Иди сюда.

Он подошёл к ней и увидел, что она совершенно голая. Через стеклянную шкатулку рвалась к нему сладкой истомой её вагина – со всеми складочками, впадинками, выпуклостями, волосками, цветом и запахом. Груди, покрытые зябкими мелкими пупырышками, смотрели на него эрегированно и колко. Но лицо было преисполнено всяческого презрения и ненависти.

– Поцелуй меня, – сказала она.

Он хотел наклониться к её лицу, но её руки отстранив шкатулку, грубо толкнули его голову вниз.

– Не туда. Сюда.

Он поцеловал её вагину, ощутив губами складочки, впадинки, выпуклости, волоски, узрев глазами цвет и почувствовав обонянием запах. Когда его лицо с некоторым стыдом отпрянуло, то она сказала коротко и жёстко:

– А теперь уходи. Навсегда.

И он в страшном отчаянии и унижении ушёл. И всю ночь писал её портрет. Ему не давало спать сознательное бессознательное – жаркий удушливый огонь с колючими искрами, окутавший всё. Только невыносимая душевная боль и алкоголь составляли ничтожно хрупкую связь с реальностью. Когда настало утро, он закончил.

Кристина сидела в кресле в красиво обставленной комнате в пепельно-розовых тонах безумно красивая, но лицо её было холодным, неприступным, источающим презрение и ненависть. От глаз по щекам неровной линией тянулись две высохшие тёмные полосы от туши. Ноги её были подобраны так, что колени упирались в мягкие подлокотники. В руках, между коленей, она держала маленькую стеклянную шкатулку с узорчатой славянской надписью «Сочетаюсь тебе» и замочком в виде сердечка, наполненную серым туманом. Кресло казалось креслом только отчасти, а по сути имело очертание мохнатого козла с чёрно-коричневой шерстью и медно-красным рыбьим хвостом. Кристина сидела у него на коленях как бы в белой домашней маечке, на груди как-то очень броско возвышались чёрные буковки дореволюционным шрифтом, гласившие «Союзъ тебя и меня», и одновременно как бы совершенно голая. Сквозь стеклянную шкатулку, заполненную серым дымом, явственно прорывалась сладкой истомой её вагина – со всеми складочками, впадинками, выпуклостями, волосками, цветом и, кажется, даже запахом. Груди, покрытые зябкими мелкими пупырышками, выглядели эрегированно и колко. Под ногами, у подножия кресла, лежал плакат, объятый пламенем. Вверху плаката было написано стройно и маршеобразно в сурово-пролетарском стиле эпохи воинствующего атеизма: «Пленяюсь тобой».

В левом углу картины молодой человек оставил следующую надпись: «Борьба тебя и меня закончилась твоей победой. Твой К.».

Около недели после того ему пришлось преодолевать невыносимую жгучую боль. Боль засела где-то между полушариями мозга и раскалывала всё его естество, всю его личность пополам. Одна часть хотела умереть, а другая пойти к Кристине, чтобы выпросить у неё хотя бы одну ночь из их прежней жизни.

Всё это время он беспробудно пил, в конце своего бессмысленного и тяжкого пьянства перестав навещать даже ту старую деревянную лавочку на берегу озерца, заросшего камышами, в безымянном парке. От этого будто стало немного легче, что, впрочем, вконец истощило его психику.

Очередным похмельным утром он сдался и написал Кристине смс: «Кристи, пожалуйста, позволь мне побыть с тобой хотя бы немного, как раньше».

«Не думаю, что это хорошая идея», – ответила она.

Но его навязчивая настойчивость была чрезвычайно стойкой и болезненно упрямой, что всё же вынудило её согласиться: «Хорошо, если это тебе как-то поможет».

Весь день он прыгал от счастья среди своей художественной безвкусицы, помылся, побрился, выбросил весь накопившийся стеклянно-алюминиевый хлам на помойку, пока Кристина не прислала другую смску: «Если ты говоришь о сексе, то не стоит приходить ко мне. Не надо этого делать. Я ещё хорошо отношусь к тебе, и ты ко мне тоже. Давай расстанемся, как люди».

Он обречённо ухватился за ускользающую соломинку надежды: «Да, я говорил о сексе, Кристи. Что тебе стоит уступить мне только на этот раз? А потом я уйду, умру, исчезну навсегда, сделаю с собой всё, что ты хочешь!..».

«Боже мой, Боже мой! – с горечью восклицала она на это. – Что с нами стало? Что ты хочешь от меня? Трахнуть меня? Давай, иди и трахни, если тебе от меня ЭТО надо!!! Но знай, что я больше ничего к тебе не чувствую!».

«Я приду», – ответил он.

И пришёл. Вместе с портретом. На лестнице до него донеслись звуки щёлкнувшего замка открывающейся железной двери в её квартиру. Немного до и чуть-чуть после их расставания, когда она переехала от него, но он ещё имел возможность видеть её, всегда было именно так. Ей не хотелось встречать его в прихожей: всё, что её не совсем тяготило – это открыть дверь и с муками переполненного терпения ждать его в комнате. Всех своих знакомых и друзей она ждала в прихожей, и только его одного – нет.