Сергей Бурдыгин - Повесть о пятой лавочке. Рассказы о нас

И вот теперь продавцы с улицы Революции, поздно прочухав, что к чему, ударились в акции протеста. Дескать, не надо нам нового рынка – дорогу перекрывают, жалобы пишут. А куда деваться, мелким хозяйчикам нынче места все меньше, время такое.

– И еще, – мэр немного помедлил, слушая, как Логинов тяжело, с присвистом дышит в трубку, – У тебя там дачники вора порешили, что делать-то собирашься? Человека, небось, уже за решетку засадил?

– Разбираемся. Вроде как старика и сажать не за что. Самооборона. Аффект. Под подпиской он у нас.

– Слов-то понабрался, умник… Вот и я так думаю – не слишком виноват дачник-то. Зря вы вообще все это раздули.

– А мы, что ли? Газетчики разнюхали, телевидение… Они, огородники, и так всю плешь проели – дескать, город на них рукой махнул. Скупки металла закрыть требуют. Тоже – головная боль, сам знаешь. Грабят их.

Игорь Павлович поморщился:

– Знаю. Ты вот что… Ты пока помедли там со всем этим. Придумаем, как ситуацию использовать. Кто там у них в обществе председатель? Я слышал – Корытин?

3.

Только в одном городе, где жил Кузьма Сергеевич Томилин, ездили на работу, получали пенсии, в школах учились несколько сотен тысяч человек. Невеликий, конечно, муравейник выходил, но ведь и не деревенька какая-нибудь. Но кто, где, за какие грехи выделил из этого достаточно большого количества людей в то злополучное утро именно его, Томилина, – этого старик понять не мог. Вроде жил, как все, в меру правильно, квартиру заработал, дачу, язви ее теперь, сына поднял. Машину вот только купить не успел: копил, копил – и докопился до дефолта. Зря, выходит, ишачил. Но ведь и не ишачил-то по большому счету – работал, ночами не спал, заводу весь отдавался. Чего греха таить – порой и не до семьи было. А теперь… Завод не поймешь, в чьих руках, народу посокращали – жуть. Хорошо, успел Кузьма Сергеевич на пенсию уйти, успел на дачке своей разместиться. Проводили хорошо, даже холодильник подарили, а потом…

А потом вот даже до бомжа этого дошло.

Почему?

С Богом у Томилина отношения были сложные. В церковь он не ходил, но сына крестил в деревне, на дому у бабки Караваюхи, причем, крестил в те времена, когда за это ох, как схлопотать можно было. Вызвали бы в горком (а завод по статусу был прямо в горкомовском подчинении) – и прощай, должность. Впрочем, туда и так вызывали часто. Однажды все руководство завода на ковер поставили. Чего это, мол, у вас на территории ночью столько лампочек горит? Не знаете, какая должна быть экономия? Ну, директор давай оправдываться: подъездные пути, мол, техника безопасности. Куда там! Схлопотал Данилыч строгача, схлопотал, а лампочки – как горели, так и гореть остались.

Только директор сам сгорел. Хватанул его однажды инсульт прямо в кабинете. Хороший был мужик, правильный. А потом еще пять лет вокруг дома гулял вечерами, всем улыбался. Ничего, кроме «та-та-та» сказать не мог.

А ведь он, Данилыч, помнится, участок им тогда приобрести посоветовал. Возьми, мол, пока землю дают, будет, где на старости лет копаться.

И сам себе взял, только не покопался ни разу.

Дачный участок Томилины обустраивали медленно, хотя и со старанием. Саженцы Кузьма Сергеевич привез из родной деревни, от живых еще тогда родителей. Особенно красная смородина удалась – она лет тридцать еще потом обильно плодоносила, словно заговоренная. Из деревни же приехал к сыну и сам Сергей Никодимыч, в прошлом – знатный плотник, поставил он дачку деревянную, небольшую, но добротную – до сих пор не валится.

Радостные были времена, добрые. Пусть за молоком для Андрейки Анюта с раннего утра очередь занимала, колбасу по праздникам видели (это потом уже Кузьма Сергеевич в должности вырос), квартиру первую получили черт знает, где – на окраине, откуда на автобусе на работу не доехать, поскольку утром в него – не влезть.

Но зато жили все-таки, как люди.

И ведь все так жили. Ну, почти все.

А потом этим почти всем – за что?

В детский сад Андрюшка идти никак не хотел, плакал. Вырос он уж слишком домашним, чужих людей боялся. Это сейчас он – коммерсант с башкой, а тогда был птенцом несмышленым с огромными грустными глазами. Куда ему такому в бизнес-то, затопчут когда-нибудь, не пожалеют, но куда еще по нынешним временам?

Прежде Томилин был уверен – время идет правильно, верно, непременно в движении поступательном. И дело не в том, что социализм тогда строили, Кузьма Сергеич и с марксизмом был в отношениях не панибратских, просто казалось ему – жизнь, именно так должна развиваться, иначе – какой смысл?

В пещерах люди когда-то жили, за мамонтами по оврагам гонялись, а потом ведь даже в космос человек отправился, не куда-нибудь. И не просто человек, кстати, а гражданин великой большой страны – СССР. Много чего плохого про Советский Союз теперь говорено и написано, может, и верно это, но что-то насчет космоса в нынешней России закупорка все больше выходит.

И вообще не видел теперь Кузьма Сергеевич ее, этой поступательности.

Может, оттого не видел, что жизнь к закату пошла. А тут еще история эта с бомжом. Как его звать – и то не выяснили. Кто, откуда?

– Где его хоть похоронили-то? – спросил Томилин следовательшу.

Та сложила губки домиком:

– А вам это надо?

Так и не сказала, фря. Не знала, наверное. Ей-то что?

Духи у этой Жанночки были удивительно противные. Словно намылил кто-то руки дешевым мылом, а смыл плохо.

На заре карьеры Антон Иванович Корытин любил ездить на велосипеде. За это в райкоме комсомола его не любили, считали молодого инструктора выскочкой.

А он везде успевал.

И как было успевать иначе, если «Газик» райкомовский – один, секретарей – трое, а есть еще завы отделом, любовницы секретарей и завов отделом, мужья любовниц…

Успевать было надо.

Еще тогда, в пору этой самой своей юности понял Антон Корытин, что здесь, в сельском райкоме ВЛКСМ, главное – не быть, как все. Станешь одинаковым – либо сопьешься, либо кончишь жизнь каким-нибудь заведующим холодным клубом.

На праздники урожая, дни учителя, встречи с невысокими гостями и на прочие аппаратные гулянки он не ездил, в меру уклонялся. В райком партии стучать тоже не бегал – этим авторитета не добьешься. Старшие похвалят, да посмеются за глаза (сами, что ли, не чудили по молодости?), а коллеги-комсомольцы побьют, чего доброго.

Светка-машинистка такие глазки ему строила, но он и тут удержался.

Рано еще все это.

Утром Корытин просыпался, садился на велосипед и мотался по хозяйствам. В дальние колхозы, конечно, не добирался, но куда поближе докатывал, сил хватало. С активом встречался, с председателями. Руководитель «Света Октября» Клим Наумович Горитько – грузный, с большими крепкими руками хохол, прозванный за лихость и крутость нрава Чапаем, зазывал в кабинет, наливал стакан: