Сергей Бурдыгин - Повесть о пятой лавочке. Рассказы о нас

И звался бы так и дальше («Карасинская восьмилетняя школа» – вот была бы запись в трудовой книжке!), но однажды пустили сюда рейсовый автобус из города (поселок-то, хоть и маленький, но уж совсем отдаленный). А, пустив, призадумались: больно несолидно как-то маршрут в расписании обозначать. Вот и родилась новая схема на старый лад:

– Там степь, говорите?

– Степь.

– Целина, значит.

– Ну, в общем-то, да.

– Тогда и назовем поселок Целинным!

– Но там целину вроде как не освоили. Овец в степи пасут.

– Но ведь пасут же!

– Пасут.

– А хлеб растят?

– Есть немного.

– Значит, освоили. Автобус хотите?

– А как же.

– Вот и не возражайте.

Так вот примерно Целинный и переименовали.

А Чернов сюда попал по наивности. Пединститут он окончил чуть-чуть не с красным дипломом, и потому все надеялся, – до последнего тянул, – что найдется ему все-таки местечко в городе или рядышком, но места этого так и не нашлось (кто бы его искал!) и поехал он уже под самое первое сентября по распределению в тот район, куда его направили. Заведующий районо сонно посмотрел на молодого учителя сквозь дальнозоркие очки-лупы и тихо спросил:

– Чего так поздно?

– Так, – просто ответил Чернов.

– Сбежишь? – вздохнул заведующий районо.

– Наверное, – честно промямлил Валерий.

– Марь Петровна! – закричал заведующий в стенку кабинета, – Оформляй бегунка! В Целинную восьмилетнюю! Русский язык и литература. Высшее образование!

– Высшее? – ахнуло из-за стенки, – Да у нас и в райцентре не везде…

– И там не будет. Сбежит он. Но хотя бы четверть проработает. Хотя бы четверть, слышишь?

Последние слова были обращены к Чернову, и тот уныло согласился, кивнув. (После первой четверти пошла вторая, за ней третья, не бросишь же ребятишек посреди учебного года).

Потом он долго трясся в кузове какого-то грузовика, между мешками с мукой и флягами с подсолнечным маслом, деревянные борта стонали и скрипели на каждом ухабе, и степь вокруг, – до самого горизонта, – была чужой и лишенной жизненного смысла.

А потом грузовик, хлюпнув мотором, нырнул в лощинку, и вот он – Целинный.

Тулуп Чернову достался кутающе теплый, длинный, лучше всякого спального мешка.

– Ты лицо укрой, – посоветовал Каержан, – ночью зимой в степи лучше не высовываться, прихватит. Бурана бы только не было.

Собирались уже затемно. Каержан бухнул в сани тяжелый мешок:

– Полбарана. И еще гостинцы. На такое не жалко. Вон там – ружье, ты поосторожней. Два патрона всего, но есть все-таки. Страшно?

– С чего бы?

– Дорога-то неблизкая, километров двадцать будет. Я когда первый раз с отцом в степь зимой выезжал, боялся очень. Снег белый, небо черное. И все. Но ничего. Летом ездили, и сейчас доберемся.

Летнюю поездку Валерий помнил. Тогда путь из их российской Степной области в казахстанский колхоз кто-то метко назвал дорогой жизни. После горбачевского «сухого закона» из местного сельмага враз исчезло спиртное, вот в соседней советской республике с «засухой» торопиться не стали, вермут там еще был. И потянулась из Целинного к соседям вереница гонцов за желанным товаром, причем, не только на автомобилях – и велосипедисты были, и конные, а кто и пешком хаживал, даже на комбайнах ездили. А уж на обратном пути мало кто удерживался от дегустации. Иных тут же на солнышке сон одолевал. Ехали тогда, помнится, то тут, то там – люди на обочине лежат.

Потом, конечно, все, что нужно, доставать научились, да и самогонка в ход пошла. А на выборы даже пиво разливное в магазин привезли, мужики его ведрами брали, сначала ведро купят (куда ж наливать-то?), а уже потом – «Жигулевское».

Вспомнили о той поре, посмеялись. По Каержану, правда, видно было, что мысли его занимают совершенно другие. Под стать отцу учитель географии, труда и физкультуры был строен, сухопар и точен в движениях. Сзади посмотришь – мальчишка-старшеклассник. Но во взгляде его уже виделась мужская сметка, хитроватые морщинки у глаз выдавали явно не простака.

– А знаешь, Валерий Сергеевич, – неожиданно сказал он, слегка подстегнув неторопливо бегущую лошадь, – хорошо, что мы доктора с собой не взяли.

Лебедев после обеда, заперев медпункт по случаю субботы, укатил на попутке в город, оставив Валерия хозяйствовать. Печку в доме без пригляда и впрямь оставлять было нельзя, дом доктору с Черновым выделили служебный, в одну комнатку, здесь, как рассказывали, раньше была почта. Потом почту прикрыли – карасинцы стали меньше писать письма, читать газеты и журналы и уж тем более – посылать друг другу посылки. Печь, потеряв постоянных хозяев, к людям как охладела – то дымить начинала, то валиться. Горожане от рождения, Лебедев с Черновым долго привыкали к ее характеру, но так до конца и не приучились – бывало, с ведра угля в комнате Африка начиналась, а, случалось – хоть всю ночь подсыпай, утром в комнате холодрыга.

– Хорошо, что не взяли? – удивился Чернов насчет Лебедева, – Да он вроде человек добрый, смирный.

– Добрый человек, – согласился возница, – но… Он, говорят, запрещенным чем-то в институте занимался, вот его к нам и сослали.

– Это чем же?

– Власть ругал.

– Да сейчас уже все ругают. Горбачев, перестройка.

– Да какая разница! Если в стране власть ругать, хорошего не жди. Развалится все.

– А Ленин?

Комсорг отделения совхоза немного помолчал. Потом сказал медленно:

– Там надо было… Но, пошла, пошла, родимая, заснешь еще…

Лошадь и впрямь никуда не торопилась, несмотря на понукания. Звали ее Звездочкой, и использовали вроде как для школьных нужд, впрочем, заведующий отделением, если что, всегда машину давал, у него в здешней восьмилетке пятеро детей учились по разным классам. Так что Звездочку брали все, кому не лень, даже Лебедев с Черновым, случалось, ездили на ней в сельмаг за покупками, хотя пешего ходу туда было всего минут десять.

И сам поселок можно было обойти за каких-то полчаса. Дворов сорок – не больше. Правда, жителей для восьмилетней школы достаточно, казахи, особенно сельские, – народ многодетный. И все равно в самом большом – седьмом классе было всего восемь учеников.

А в первом их было всего трое.

Звездочка была лошадью спокойной и всеми любимой. Впрочем, это не мешало ей однажды пребольно ущипнуть Чернова за локоть, – непонятно даже, за что. Валерий синяк на руке показал Лебедеву. Доктор улыбнулся, головой кивнул:

– Небось, мучал животное?

– А то. Истязал ежесекундно.

– Просто так она никого не укусит. Чужой ты ей. Чуешь?

Чуял Чернов, чуял. Чужим он был не только Звездочке, это выходило бы пол-беды, иногда считал он себя аппендицитом во всем Целинном, тут хоть расшибись, ничего не изменишь. Помнится, едва он приехал сюда, вещи разместил, ну, и побрел, как водится, в местный сельмаг, – надо же знать, от чего себя отучать в ближайшее время. Отучать, как выяснилось, было-то особенно и не от чего, – хлеб-макароны на прилавке присутствовали, консервы наличельствовали, о водке и прочем говорить и не приходилось – выбор был. Разве что подсолнечное масло пришлось покупать «в разлив», но тут симпатичная продавщица Мариам помогла, нашла тару из-под какого-то рислинга. И вот шел он тогда из магазина, относительно счастливый и собой довольный, шел и представлял, как войдет в свой первый в жизни учебный класс и скажет что-нибудь такое, шутливое и главное, от чего потом вся его школьная работа станет легче.