Владимир Янсюкевич - Время затмения. Роман

По выходным Сенька вставал раньше всех, а так как сидеть дома ему было невмоготу, он выскакивал из подъезда своего барака с куском чёрного хлеба в зубах, на ходу заправляя рубашку в широкие штаны, и бежал по улице, тряся соплями и скликая своих «братьев-партизан» на прогулку.

Однажды Пашкина бабушка не выдержала и громогласно рассердилась на Сеньку: «Вот ведь будильник какой выискался! Нынче выходной, а он, супостат, трезвонит как оглашенный! С ранья-то весь посёлок на ноги поднял!» Пацаны подхватили это прозвище, и с тех пор Сенька стал Будильником.

Пацаны залегли в сугробе, словно раскиданные в беспорядке поленья, и не сводили глаз с банных окошек.

– Ну, чего они там! Заснули, что ль? – нетерпеливо высказался Сенька, перебирая ногами по снегу.

– Засохни, Будильник! – оборвал Витёк.

– А если фортку не откроют, что будем делать? – напирал Сенька. – Плохо, если не откроют.

– Почему – плохо? – встрял Пашка, он заметно нервничал. – Ничего не плохо…

– Ты чо, дурак, не понимаешь? – зачастил Сенька, утирая варежкой набегающие сопли. – Там сейчас эти… бабы-фрицы… го-олые! А мы им в окошко дымовушку подкинем. Подожгём и подкинем. Во шороху будет!

– Не-е! – засомневался Пашка. – Не будет.

– А могут и зад о хнуться, – предположил Витёк.

– Могут, – заржал жеребёнком Сенька. – Не побегут же голыми на снег!

– Не-е! – снова протянул Пашка. – Не могут. У них там про… противогазы.

– Откуда в бане противогазы? – удивился Витёк.

– Марь Иванна с собой притащила, – ответил Пашка. – Я сам видел. У них до того учения были. По гра… гражданской обороне.

– Эх, нам бы сейчас гранатку! Настоящую! Какую-нибудь ржавую лимонку… Такую, как в прошлом году в карьере откопали… – размечтался Сенька.

– Лимонку! Опупел?! – Витёк искоса взглянул на Сеньку и покрутил пальцем у виска.

– Сам ты опупел, – огрызнулся Сенька.

– Чувак, гранатой баню разнесёт, – разъяснил Витёк. – Где мыться будешь?

– Дома. В корыте, – сразу нашёлся Сенька.

– Сказал, в корыте! Ты когда последний раз в корыте мылся? Когда сиську сосал?

– Сам ты сосал.

– Да ты в него теперь и не влезешь. Вон какие голяшки отъел, – заключил Пашка.

– Спорим, влезу! А за голяшки по кумполу схлопочешь! – насел Сенька на Пашку и тут же прибавил с садистским наслаждением: – Ещё бы и фортку потом задраить!

Пашка запротестовал.

– Не-е, робя, фортку нельзя…

– Почему это?

– В ы соко. Не достать.

– Тогда четыре пульнём, две мало. Фрицы здоровые. С двух не зад о хнутся, даже не закашляются. Да ещё у них противогазы! Воща!

– Засохни, Будильник. Значит, так… Я с Данилкой – по одной. И ты, Сенька, с Пашкой по одной. Бросаем по очереди. Сначала я, потом Данилка.

– А мы? – в один голос спросили Пашка и Сенька.

– А вы пока подпаливаете. Дошло, чуваки?

– Дошло.

– А зачем это… чтоб зад о хлись? – подал голос Данилка.

– Как зачем! Во даёт! – вскричал Сенька. – Смехотааа! Они голову мылят, а мы им тут – накося! – подарочек с дымовушкой! Воща! Вон Пашка этой плёнки метра три у кинщика стырил!

– У Аркадия Михалыча? – спросил Данилка.

– У собачьего пастуха, – отозвался Пашка. – А чего, у него в будке целых пять кругляшей этой плёнки!

– Так на плёнке кино!

– Ну и чихать! Мы ж не всю, а кусок. Он и не заметит.

Пацаны рассмеялись.

– Засохли, пацаны! – прикрикнул Витёк командирским голосом. – Пашка, боеприпасы при тебе?

– Ага, – кивнул Пашка.

– Сколько?

– Десять штук накрутил.

– Молоток! Доставай, не жидись. Раздай по одной. Спички у всех при себе?

Пацаны молча кивнули. Пашка вытащил из-за пазухи белый полотняный мешочек из-под крупы, отсчитал четыре штуки. Остальное аккуратно засунул обратно. Подумав, снова достал мешочек, кинул в него свой боеприпас и вдруг заявил:

– Не-е, я не буду кидать. Там сеструха моя. А она с детства плохо дышит. У неё даже подозревали этот… бе… беркулёз.

– Сам говорил – у них противогазы! – зашипел Сенька.

– Да-а, а вдруг она не успеет.

– Успеет, – заверил Витёк. – Жить захочет, успеет.

– Не-е, я не буду.

– Ну и фиг с тобой! – отрезал Витёк. – Без тебя управимся. А ты, Сенька?

Сенька задумался, громко шмыгнул носом. Всё-таки они с Пашкой дружили. И ему теперь не очень-то хотелось подводить друга.

– Не бзди, Будильник, наши в городе! Или может, ты не наш?

– Наш, – недовольно буркнул Сенька.

В это время в бане со стеклянным стуком откинулась форточка, и из туманно светящегося окошка повалил пар. Витёк вскочил, крикнул «За мной!» и побежал к бане. За ним поднялись Сенька и Данилка, а Пашка остался лежать в снегу. Подскочив к бане, партизаны затаились под форточкой. Из парилки нёсся оживлённый женский разговор и смех.

– Жги! – тихо скомандовал Витёк и стал поджигать свой боеприпас.

Данилка и Сенька тоже достали спички. От Витькиного свёртка уже повалил дым, а Данилка никак не мог высечь пламя. Витёк уже забросил свою гранату в форточку, а у Данилки всё не получалось. Сенька тоже поджёг плёнку и уже хотел забросить её, как вдруг из форточки вылетел и повис в морозном воздухе пронзительный визг. Витёк, озираясь на Данилку, стал перебежками отходить на исходный рубеж. Сенька сдрейфил, бросил на снег задымивший свёрток и тюленем запрыгал по сугробам. А у Данилки всё не загорались спички. Через минуту из-за угла бани выскочила распаренная Марья Ивановна, заводская бухгалтерша, в валенках, с большой, накинутой на голое грузное тело, шалью. Одной рукой она придерживая шаль у горла, другой, выбросив на снег затоптанную, но всё ещё дымящуюся, плёнку, грозила убегающим пацанам: «Ах вы, ироды! Нашли забаву! Вот я вас!», а когда увидела Данилку со спичками в руках, обалдело взиравшего на неё, завопила: «Данилка, и ты туда же?! Ах ты, срамник! Я вот пожалюсь батьке! Бессовестный!» Опомнившись, Данилка зайцем сиганул в лес.

А ближе к ночи партизан повели на допрос. Отец призвал сыновей в большую комнату и стал выяснять, что они делали у бани. Не дождавшись ответа, он достал из кармана полусгоревшую, побывавшую в парилке, плёнку и спросил: «Чья работа? Витька, твоя?» Витька, безумно боявшийся порки, сошёл с лица и отрицательно мотнул головой. Тогда отец обратился к старшему сыну: «Твоя?» Как настоящий партизан, Данилка проглотил язык и безмолвствовал, глядя себе под ноги. Отец опять повернулся к младшему: «Его?» От страха Витёк потерял свою партизанскую доблесть и согласно кивнул.

После этого Данилка на глазах у брата был выпорот отцовским ремнём, препровождён в общий коридор барака и поставлен на два часа в угол. Данилке было не так больно, сколько стыдно и противно. И он решил уйти из партизанского отряда навсегда, а на Витьку смертельно обиделся и не разговаривал с ним до тех пор, пока эпизод с баней окончательно не выветрился из его головы…