Марина Рябоченко - Записки из музыкального магазина

Однажды один из фотокоров получил задание сфотографировать передовика производства, которому вручили высокую правительственную награду. Когда корреспондент прибыл в скромные апартаменты героя в отдаленном подмосковном городке, то застал такую картину: работяга от чувств-с не просыхал третьи сутки, лежал в майке и семейных трусах на диване, сотрясая стены храпом. Снимок был нужен срочно. Фотокор подождал пару часов, а затем попросил жену передовика принять все-таки решительные меры. Та трясла своего Васю за плечи, включала на полную мощь радио, била по щекам – Вася спал богатырским сном. Фотокор не мог вернуться в редакцию с невыполненным заданием. Уже ни на что не надеясь, а точнее, все же надеясь на милость богов, он, растопырив ноги, встал на диван, склонился с объективом над Васей… Жена, повесив на замусоленную майку мужа орден, вылила ему на лицо чайник ледяной воды. Работяга на секунду перестал храпеть и открыл глаза. Фотокор успел щелкнуть пару раз и помчался в Москву. Проявленное фото вызывало гомерический хохот у каждого, кто его видел, но фотокору было не до смеха – снимок ждали в дежурке! Крепко выругавшись, Инна приступила к созданию шедевра… На следующий день на первой полосе красовался Вася – с приглаженной челкой, в строгом костюме, с орденом на груди! Правда, в его глазах читалось полное отсутствие мысли, но это было абсолютно неважно!

Я всегда искренне восторгалась ее работой.

– Да это же просто, хочешь, научу? – как-то предложила Инна. – Но зачем тебе? Неблагодарный труд… Просто, я это дело люблю…

И действительно, работа ретушера всегда оставалась безвестной – на газетной странице под снимками стояли только фамилии фотографов. Да и денежное вознаграждение у них было в разы больше: если фотокор получал за фотографию от пяти рублей и выше, то Иннин вклад оценивался в исключительных случаях, и – в полном смысле слова – рублем…

Инна была единственной женщиной в отделе и очень по-матерински относилась к своим «мальчикам», иные из которых были ее ровесниками. В советские времена зарплаты у журналистов были небольшие, а фотокоры почему-то получали почти вдвое меньше пишущих. А так как и им приходилось кормить жен и детей, то сами «кормильцы» частенько ходили впроголодь. Инна почти каждый день приносила на работу банки с домашней снедью. Фотокоры, возвращаясь с задания, бежали не в буфет, а к Инне:

– Дашь перекусить?

– Доставай из сумки, – отвечала она.

Когда не было домашних запасов, Инна отоваривалась в буфете. В такие дни на ее столе стояла тарелка с бутербродами, накрытая белоснежным листом А4. «Мальчики» лопали все с большим аппетитом. Не думайте, что Инна была Рокфеллером. Она просто была мудрой женщиной. Ей гораздо удобнее и спокойнее было подкармливать «мальчиков», чем каждый день одалживать им рубли и трешки на обед…

Уж и не помню, почему у Игоря И., первого замответсека, а затем и ответственного секретаря, была кличка «Морковка». Он был невысок, полноват, с уже заметной лысиной, маленькими голубыми глазами и острым носом. В принципе, вполне симпатичный молодой человек тридцати лет. Морковка был весельчак и прикольщик. В первые месяцы моей работы в редакции – он был еще замом и через каждые два дня дежурил по номеру, собирая газету – я стала неизменным объектом его шуток.

Как-то зашла в дежурку с пачкой тассовок. Морковка, задержав меня жестом, быстро просмотрел несколько заметок, одну вернул.

– Вот, отнеси в «Комсомольскую правду», – сказал серьезно и строго.

Я знала, что в редакционном корпусе размещалось шесть редакций, и, выйдя к лифту, стала изучать список. «Комсомольская правда» в нем не значилась. Я перечитывала названия газет, на глазах уже выступили слезы…

– Валентина Петровна, а куда идти в «Комсомольскую правду»? – в растрепанных чувствах я вбежала в секретарскую.

– Чего? Это кто ж тебя туда послал? Ах, Игорь…

Она выхватила из моих рук тассовку и бросилась в дежурку.

– Хватит над девчонкой издеваться! В следующий раз я тебе все… пообрываю…

– А чего она такая… отмороженная? – засмеялся в ответ шутник. – Так она же новенькая, не обвыклась… Нормальная девчонка, скромная. А тебе какие нужны?

– Да ты посмелее будь с этими охальниками, не бойся их, – учила она меня.

Через пару недель, уже в Надюшину смену, Игорь повторил шутку. – Вот, срочно в «Спортивную Москву»… – и протянул мне тассовку. Ха-ха-ха! Я уже знала, что телетайпы стоят в каждой редакции и сообщения приходят всем одинаковые… Знала и то, что «гонять» меня могли только по собственной редакции.

– Сам неси! – вдруг сказала я и страшно испугалась. Наградой мне стал одобрительный смех присутствующих – у птенца, наконец, прорезался голос!

Спустя несколько месяцев я вдруг стала замечать, что Морковка питает ко мне какие-то чувства, и скорее всего – нежные. Мог остановиться около бюро и шутить, не спуская с меня глаз, мог вдруг забежать и положить передо мной конфету или наливное яблочко, а мог и придраться без повода, довести до слез, а затем ходить и подлизываться…

Как-то летом мы небольшой редакционной компанией собрались по грибы. То ли мы были неопытные, то ли места оказались не грибные – вернулись из лесу с пустыми корзинками. Но та прогулка оказалась значимой для наших с Морковкой отношений. Он поразил меня уже тем, что взял с собой не одну, а две корзинки – эта «лишняя» была предназначена для меня. Когда все разбрелись по лесу, Морковка пошел со мной. Через час предложил сделать привал, открыл рюкзак, достал большой термос, горку бутербродов… Я была поражена такой предусмотрительностью: мне запастись корзинкой и бутербродами не удалось – накануне работала до девяти вечера и в магазин зайти не могла, так как в те годы торговые точки закрывались в семь-восемь. Во время всего похода Морковка был очень внимательным, заботливым…

Вскоре наши отношения перевалили за дружеские – невзирая на строгие предупреждения моей мамы. Мы стали встречаться. Ходили в кино, порой просто гуляли по Москве… Морковка жил один в большой старой коммуналке почти под самыми стенами Кремля. Иногда мы заходили к нему попить чаю. Правда, чайника у Морковки не было, и он бегал одалживать его у соседей. Мне это казалось неудобным, и со следующей зарплаты я подарила ему этот необходимый в хозяйстве предмет. Уже в начале осени он познакомил меня со своими мамой и бабушкой. Они встретили меня очень приветливо, сразу же усадили за стол.

В любые времена шуры-муры между сотрудниками – самое последнее дело. Не знаю, какие меры принимают к парочкам ныне, а в те годы чистоту нравов блюли комсомольские и партийные ячейки. Если замечался любовный «криминал», виновников вызывали на собрание для прочистки мозгов. О том, что у нас с Морковкой роман, первым делом догадался главный – он теперь то и дело заставал Морковку прилипшим к секретарскому бюро. Но, как ни странно, весьма благосклонно оценил наши отношения – он по-отечески любил Игоря и очень тепло относился ко мне.