Моше Шанин - Места не столь населенные

Петя Радио двинул в нежилую деревню Окатовскую, что на том берегу, в трех километрах. Несколько лет назад по федеральной программе «Телефон – в каждый населенный пункт» здесь навесили на столб посреди деревни таксофон. Ирония состояла, конечно же, в том, что на машине, привезшей сюда таксофон, из Окатовской уехала навсегда баба Маша – последний житель деревни. Та самая баба Маша, которая еще в войну срубила здесь дом в одиночку. И теперь она ехала к детям, в город, ехала умирать, и жива была формально, как формально жив кот Шрёдингера. Костлявая – внимательный счетовод – уже занесла ее в дебет на счет «Дебиторская задолженность», а то и «Средства в пути».

Связь и жизнь пересеклись в Окатовской минут на пятнадцать, пока в кузов складывали нехитрое бабкино хозяйство. А Петя отныне раз в две недели ходил в Окатовскую снимать с таксофона показания – количество наговоренных минут, перманентно равное нулю.

В дорогу Петя брать ничего не стал, пошел налегке: дело на пару часов да и инструменты не нужны. День выдался солнечный, искристый – май. По пути никого не встретил. Кто на работе, кто в огороде садит картошку.

Наклоня голову, как пристяжная, Петя думал о своем, о нехитром своем деле. За деревней пошел привычной тропкой, пересек лесок, по мостику через ручей и вышел на старую дорогу вдоль поля. Отсюда уже видны окатовские дома, но не видны еще дыры в крышах и выставленные рамы, раскрытые гнилые двери и обвалившиеся колодцы. Поднявшись на пологую горку, Петя почувствовал какое-то движение сбоку. Между ним и лесом, у старой конюшни, копошилась в сене стая волков. Увидели они друг друга одновременно. Резко вскидывая злые прямоугольные тела, стая бросилась в его сторону.

Так ведут себя только бешеные волки. Да что бешеные, если и здоровые совсем бесстрашные стали, повадились зимой в деревню бегать, сдергивать цепных псов – легкая добыча.

Петя сбросил сапоги и залез на старую полусухую березу. Ему бы рвануть наперерез, до близких уже домов, укрыться там, или хотя б найти брошенные вилы на повете, или к реке – переплыть, может, не сунутся, а там и на дорогу выскочить…

Но он полез вверх, на толстую ветку, уселся там и стал ждать. Волки крутились внизу, терлись о дерево, подгрызали друг друга, мотая слюнявыми мордами. Угомонились только к вечеру, улеглись спать. «Теперь уж не уйдут, – подумал Петя. – Как старик и море. Только без моря». Он показал вниз, в темноту, светящийся кукиш и привязал себя к стволу ремнем.

Первую ночь спалось неплохо, терпимо. День пролежал, вспоминая, может ли кто приехать в Окатовскую. Получалось, что только в июле могли сюда местные прийти на сенокос. В домах брать нечего, снято все, вплоть до печного литья, и по снегу утащена нехитрая мебель.

– Глупо это, братцы, конечно, но что поделать, – сказал Петя.

Третий день прошел, и четвертый. Стая не уходила. Солнце резало глаза. Птицы, не страшась, прыгали по ногам. Вниз уже не смотрел, только в небо. Пугаясь, что подводит черту, перебирал обрывки воспоминаний: как учился в Москве и как не сложилось с работой в Зеленограде, как возвращался домой без копейки денег, в тамбурах, на попутках, пешком, а потом сменял кроссовки на два сухопая дембелям, смастерил плот и последние сто километров сплавлялся и вот так – босым – спустя три дня явился пред родительские очи… Как расстроенный отец сказал ему: «Ты ущерб, ты ущерб мне и головная боль». Вспоминал прочитанные где-то заметки, статьи про волков, услышанные рассказы охотников, вспоминал рассказы деда, научившего его многому, и в том числе как подтереться спичечным коробком, но не научившего его главному – как выжить на дереве.

Папиросы кончились. Копил силы.

Было пять утра: время, когда приходит вор, неприятель или смерть. Иван, тогда еще не Косоротик, появился в Лево-Плосской. В руках он нес табурет.

Бродяжек здесь не любят, потому что их не за что любить. В этих краях еще не закрывают дома на замки: приставляют к двери батожок или суют в кольцо. Но старинные законы гостеприимства забыты. Левоплоссковские забыли, как двести лет назад некий Руф, шедший в Вельск на учебу из Окичкино – первый день из десяти в пути, – остался недоволен левоплоссковским угощением. Много роста было в Руфе, и много силы, дурацкой силы; и много пустого места было у него внутри. Сначала он съел рыбник с лещом, с лещом – поперек себя шире, потом он съел пирог с брусникой и три пустых шанежки. Хозяйка поняла тогда, что ей не выиграть этой войны с пустотой и пожалела дать Руфу еще пирогов. Руф рассердился, обругал хозяйку и опрокинул кое-чего из мебели, а потом еще столкнул в овраг старую левоплоссковскую часовенку и порушил завор за деревней…

Иван же был похож на бродягу, и он был бродяга. Он не стал стучаться в двери, заглядывать в окна, а прошел по старой дороге мимо домов, часовни, пекарни, столовой, медпункта, двух магазинов и поднялся на подвесной мост. Там он выбрал место для обзора, сел на табурет и закурил.

Утренняя ленивая сырость висела у берегов. Деревня жалась к реке, выгибаясь. Река текла медленно, бесшумно уползая за поворот. На дальнем холме не стаяла шапочка первого снега, и теперь он похож на ромовую бабу. Петушиный крик и скучный брех собак обрывались ветерком, сносились набок… За три часа по мосту прошло несколько человек. Мост качался сначала в такт шагам, а потом и вперехлест, не скоро успокаиваясь. Все нравилось кругом Косоротику, и тогда он сказал: «Подходит!» – и направился в сельсовет, заранее замеченный. Все сельсоветы выдает флаг, относительно свежая покраска и прибранный памятник напротив.

Главы сельсовета, Тарбаева Федора, на месте не оказалось, ждали с минуты на минуту. Сельсоветские барышни, погрязшие в бумагах, в полотнищах таблиц сельхоззаготовок с мелкими цифрами, засыпали Ивана вопросами. Иван отвечал уклончиво, мысля себе, что пастух не разговаривает с овцами, – пастух разговаривает с пастухом, и к приходу начальства запутал барышень окончательно.

В кабинете главы Иван отодвинул стул и сел на свой табурет.

– Начальник, – сказал Иван, – Жить хочу у вас.

– Э, – ответил Федор, – Хорошие у тебя портки, козырные.

Штаны у Ивана были сшиты из бархатного советского знамени, с бахромой по краю и с кисточкой: надпись «вперед, к победе» шла по ляжке, а из-за колена выглядывал вышитый Ленин.

– Народ у нас простой как стружка, как опилок, – продолжил Федор, – Пройдись, поспрошай, может, примет кто… К Бобину на лесопилку сходи – работники нужны.

– Робин Бобин Барамбек скушал сорок человек, – ответил на это Иван, встал, открутил ножку у табурета и достал из нее свернутые в ничто деньги. – Пастух не говорит с овцами, пастух говорит с пастухом…