Валерий Можаев - Неоконченный портрет. Сборник рассказов

После тяжелого ранения полковник Василий Григорьев был отправлен на родину, после лечения в тыловом госпитале. Приехал он неожиданно. Мать Настены увидала в окно, идущего с палкой офицера и сердце забилось. Подумалось, что это ее сын Андрейка, который давеча написал из госпиталя письмо, что скоро приедет на побывку. Жили они рядом с военкоматом. Офицер зашел в военкомат и оттуда очень долго не выходил. Ульяна Кондратьевна забеспокоилась. Сидела, покачивая люльку с малышом, и незаметно уснула. Проснулась от стука двери, от пара, пахнувшего в двери с улицы. Но никак не могла разобрать, кто вошел к ним. А вошел не сын – а зять, весь в ремнях и с терпким запахом табака и спиртного.

– Здравствуйте, мамаша! Что, не признала зятя? Давай поднимайся! Мечи на стол, что есть в печи.

– Окромя постной похлебки ничего и нет, да и хлеба только крохи. Ну, ничего, счас что-нибудь придумаем.

– ничего придумывать ненужно. У меня сухой паек на 10 дней, да и в городе кое-что прикупил, так что не пропадем. А где Настасья?

– Как где, на работе знамо, одна – на весь район. На попе мозоль – из седла не вылезает. Работа, где поест, а где и в присмотрку проживет! Хотя народ хороший, уважают ее, а иногда и пожалеют: в мягку постель положат спать, али на печку теплу. Так вот и живем. Я вот с внучком. Сын мать не видит. Но растет спокойным, всё спит али играет со своими ручонками. Вытянет их перед собой, всяко поворачивает и улыбается чему-то, на погремушки почти не смотрит. Кота Ваську за уши тягает, тот верещит, но все равно к нему в люльку лезет. Обнимутся, бывалога, и сопят в 2 норки; пригреются друг от друга и рады жизни. Вот так и растет. Увидала тебя, думала мой Андрюшенька, он теперя тоже офицер. Танкист, уже капитан. Нонче в госпитале, – горел в танке. Сейчас в Свердловском госпитале. Обещался приехать, ан это ты зятек, – тоже рада!

Только успела бабка это проговорить, в двери без стука ввалился друг детства Николай. А также Таисья, подруга Насти:

– Привет героям! Читали и по радио слушали, как вы немца от Москвы шуганули, и поделом ему, окаянному. Надолго ли домой?

– До излечения. И обратно в окопы.

– Сейчас погоните врага с треском, на запад!

– Не говори гоп! Фриц еще очень силен. Сопротивляется отчаянно, да иногда и жмёт в полную силу.

– Нам про тебя позвонили из военкомата, мы сразу баньку затопили и Насте, жене твоей, по рации сообщили, что муж приехал. Так что жди жену и к нам! А пока, извини, дела, уходим. Часа через 3 ждем.

Часа чрез полтора прискакала Настя. Лошадь привязала около военкомата, положила ей охапку сена и бегом домой. Прибежала раскрасневшаяся, бросилась на грудь мужу и расплакалась. Показалось ей, что это совсем не муж, а другой человек, даже запахи его как будто совсем иные. А сын сразу почувствовал, что мать пришла, заворочался и закряхтел. Настя говорит: Мам, он, наверное, обкапался?

– Наверное, ведь давно спит.

Отпрянула от мужа, засуетилась, распеленала сынишку.

Подмыла ему попку, приговаривая: Смотри, каков пузан! Весь в дедушку!

– А как дед с бабулей живут?

– Как? Деда тоже в армию забрали. Ездит с передвижным госпиталем санитаром. Пишет редко. Говорит, столько горя насмотрелся, что и жить не хочется! А мать твоя ничё, живет, хлеб жует. Всю жизнь вас сыновей ждет, то одного, то другого, а дочки – то отрезанный ломоть, выпорхнули из дома и живут по себе. Одна в Свердловске, а другая вышла замуж за старика, за пчеловода, сейчас живут в Ножовке. Дом у них 5-стенный, на самой горе Постожи, небось, помнишь.

– Как не помнить, мы там, на Масленицу, все перекатались на санях.

– Хорошо живут. Он хоть и с седой бородой, но мужик крепкий, да мастер на все руки. Хоть столярничать. Хоть детей сделать. Твоя сестрица забрюхатели, скоро рожать будет.

– Слава Богу! А то все плакалась, – кто меня, рыжу корову, взамуж возьмет? Подишь-ты!

– Отвернись ты, покормлю Володьку! Настя ушла на кухню, подмыла грудь, сунула сосок ему в ротик, а тот всегда готов – начал активно сосать. Какое блаженство и ему, и ей, Настя вся зарделась… Вспомнила как это ж любил делать молодой Василий, как было приятно ей прикосновение его губ к груди и щекотание его мягких пушистых усов. Кровь прилила к лицу, к ушам. Неужто он сейчас совсем другой?

В бане он стеснялся ее, а она была удивлена, какой он крепкий, но весь исполосованный шрамами.

Совсем не тот, что был раньше; но каким он все равно был желанным. Как приятны его прикосновения, желанна его любовь.

Желанным стал и ребенок, второй сын, которого она понесла этой памятной ночью – после долгой разлуки с мужем.

Старшина Бобров

Третий день мела поземка, заметая траншеи и окопы. И что самое неприятное, с сильным морозом. Немцы присмирели, и им не очень-то хотелось вылазить на мороз. Замерзала трансмиссия, обмерзали конечности, руки, ноги, носы. Все примерзало к железу.

– Проклятые фрицы! Хоть бы вылезли! Не до хорошего – хоть бы погреться. Нет, ведь сидят подлые в землянках, греются. Не хотят воевать. Со скуки подохнешь с ними, – причитал старшина Бобров, грея руки о котелок с углями.

– Вот и я говорю, мой «Максим», когда в работе, греет очень хорошо. А так приходится подогревать воду для него своим телом, постоянно ношу 2 грелки на себе, не ровен час – замерзнет вода.

– А где ты их раздобыл-то?

– Где-где, в Караганде. В аптеке одной, еще при отступлении. Да, а «Максим» свой еще с границы на себе пру, как жеребец ногайский.

– Ну насчет жеребца, ты пожалуй, прав, ну ни одной юбки не пропустишь. Если б не эти бабы давно бы уже стал полковником.

– Не шуткуй так, они нынче под полковниками, как раз и предпочитают лежать. А с нашего брата взять нечего. Вот эти 2 грелки под полушубком нагреются, и когда прикемаришь, кажется что 2 подружки тёплые под боком.

– Немец, кажись, выдохся, скоро пойдем в наступление, вот тогда и погреемся, как следует.

– В наступление! По такому снегу много не набегаешься, разве что на броне проехаться, да за танки и спрятаться. А так ты – ходячая мишень на белом снегу…. Всё так и получилось – пехоту посадили на танки. Сидеть на броне в 30-градусный мороз – не очень приятная вещь. Подложить бы подушечку – ан нет. Промокшие рукавицы примерзали к броне. Ветер сек лица. У многих бойцов были сильные обморожения, но они их не замечали. Был всеобщий подъем – наконец наступление!

Достигнув вражеских позиций, пехота пошла в рукопашную. Фашисты оборонялись очень упорно – они умели это дело делать – воевать: и надо сказать, стояли насмерть. В ход шло любое оружие, ножи, саперные лопатки, приклады автоматов, штыки, а если надо, кулаки и даже зубы.

Здоровенный фашист повалил нашего старшину Боброва на бруствер и начал душить. Сереге Боброву никак не удавалось высвободить его руки. Тогда он ухватил его за мошонку и рванул со всей силы. Бугай взвыл и выпустил руки с горла, тогда старшина укусил его за нос и убил, победа оказалась за нами. Позднее этот эпизод снился Сергею Антиповичу долгими послевоенными ночами. Вновь и вновь его бросало в пот при побудке, и во рту было ощущение вкуса крови и соплей врага.