Андрей Синельников - Великий князь всея Святой земли

– Проходи княже, дело пытаешь, али от дела лытаешь?

– За умом пришел, за разумом, – покорно склонил выю Андрей, – поведайте мудрые: какому я роду, племени, какие обереги в путь брать, каких защитников в дороге искать, каким Богам молится, каких путей искать?

– Ну, пойдем княже, будем беседу долгую беседовать, в дорогу тебе заговоры плести и тропки судьбы распутывать. А более всего, будем тебе прошлое рода твово открывать, потому как, если нет у кого прошлого, то не будет и будущего. Кто старое помянет – тому глаз вон, а кто старое забудет – тому оба-два. Можно и наперед загадывать, но тот, кто свою судьбу сам кует, как булатный меч, тому посох поводырский, словно он слепец безглазый, в жизни не нужен. Он сам себе и судьба, и власть, и Бог, и судья. А нужна ему токмо звезда путеводная. Вот ее и будем для тебя искать, ибо у каждого она в этой жизни своя. Не даром народ говорит, мол, под счастливой звездой или под несчастной мать его родила. Кому доля, а кому недоля.

Андрей подошел к старцам, они поманили его за собой, куда-то туда в самый сумрак дубравы, под развесистые ветви вековых исполинов, окружавших поляну плотным строем Велесовой дружины. Раздвинули ветви, нырнули в полутьму леса, ступив на мягкий моховой ковер, и пошли в этой таинственной полутьме. Через какое-то время княжич почувствовал, каким-то своим, одному ему ведомым, звериным чутьем, сосущую глубину болот, прикрытую только тонкой скатеркой мхов и ряски, мягко пружинящей под ногами, но вида не показал. Наконец, волхвы вывели его на маленький остров, на котором стоял шалаш самой Великой пряхи Макоши – Богини судьбы. Он согнулся и протиснулся внутрь, где, присмотревшись, различил смутные очертания то ли самой Макоши, то ли какой-то из ее весталок – колдуний судьбы, о которых много говорилось в народе, но которых никто не видел и не знал, хотя может и жил с ними в соседних избах.

Глаза после лесного полумрака, быстро привыкли к темноте шалаша, и он почти уже ясно различил ту, кого он принял за саму Макошь. Перед ним сидела на мягких медвежьих шкурах девушка-подросток, почти его ровесница, с мягкими чертами лица и льняными волосами, распущенными по плечам, и потому почти полностью скрывающими под этим золотистым водопадом одеяние предсказательницы-ведуньи с вышитыми на нем рунами судьбы и ожерельем из когтей медведя. Княжич, по малолетству, не смог скрыть в глазах удивления и растерянности, чем вызвал едва заметную усмешку в уголках рта кудесницы, которая перебежала двумя хитринками в ее голубые, даже скорее лазоревые глаза, и утонула в их глубине, как в синей глубине Плещеева озера, на берегу которого стоял его удельный город Плещеевск.

– Садись Андрей, – Раздался тихий и ласковый голос, – Удивлен? Вижу, удивлен. Ожидал здесь старца встретить или древнюю кудесницу согбенную от груза лет. Неисповедимы пути, которыми нас Боги избирают. Это тебе первый урок. А первый совет такой – что бы ни узрел необычного, неожиданного, незнамого – держи удивление и интерес внутри, в глаза его не пускай. Глаза твои – это двери в душу твою. Держи их всегда на запоре. Вокруг тебя не только други, но и недруги и не всем знать, что у тебя в душе творится.

– Будь здрава кудесница, не знаю, как тебя звать величать, – Оправившись от первой оторопи, поклонился в пояс Андрей.

– Малкой зови, по малости лет, или по росту малому, а может в честь пращурки нашей Малки, что с волхвами дары святому младенцу относила, ну, да об этом позже. Как больше на сердце ложится, так и думай, и зови Малкой здесь. В поле ли, в Суздале встретишь, мы с тобой не знались и не величались, там меня по другому прозывают, так, как батюшка с матушкой нарекли, но того тебе знать не к чему, и кликать меня там незачем, а впрочем, у тебя долгий и быстрый путь впереди, когда еще встретимся.

– А скажи Малка, щуры и пращуры завещали нам многое, что забыто ныне, или в темных лесах по капищам хранится, как знания мудрые, не всем ведомые, только вами кудесниками знаемые. А вот еще мне ведомо, были вои древние, что знали заговоры всякие… или…, – Княжич аж захлебнулся от спешки, – Слышал я, книги есть толстые рукописные не нашим письмом написанные…

– Остановись Андрей, охолони. Будет тебе белка, будет и свисток, – Малка сделала рукой останавливающий жест, – Присядь рядком, поговорим ладком. Вот отпей, – Она протянула старый потрескавшийся ковш от времени ставший почти черным, – Это взвар медовый с травами волшебными. Пей, не бойся, будешь сам с пращурами говорить, им и вопросы задашь. А от меня тебе второй совет – язык вперед головы бежать не должен, его голова ведет, а она всегда быть холодной должна и знать, что ты хочешь, от кого, и когда. Ну да ладно, пей. До встречи, когда из Ирия вернешься.

Андрей взял из ее рук ковш, который на поверку оказался куда легче, чем казалось с первого взгляда, отпил осторожно первый глоток. Волчья его суть, при всем преклонении перед кудесницей, как бы шепнула в ухо – доверяй, но проверяй. Отвар был сладковато-терпким со знакомыми запахами полевых и лесных трав, из которых угадывался хмель и душица. Было в нем, что-то до боли знакомое с детства, но никак не узнаваемое, и еще какая-то горчинка, сразу пробудившая воспоминания о матери. Он залпом допил остатки варева. Потом в ушах зазвенели половецкие колокольчики, фигура Малки поплыла и растворилась в невесть откуда взявшемся серебряном тумане. Стенки шалаша начали отдаляться и растаяли в зелени леса, и он очутился на поляне, вроде бы той, на которою его привели старцы, а вроде бы и другой. Поляна стала побольше и покруглее, да и шалаша не было видно, а на месте его стоял Родовой столб с головой медведя и шкурой князя леса огромных размеров, он и представить себе не мог такого зверя, расстеленной на изумрудно-зеленой траве. Шкура была темно-бурого, почти черного, цвета на фоне, которого ярко горели желто-медовым светом почти живые глаза великана. Пока он рассматривал это чудо, он и не заметил, как рядом с ним очутился некто, постоянно меняющий свой образ, как бы переливающийся разными лицами, звериными мордами и личинами. Некое такое, не менее чем лежащая перед ним шкура, чудо-юдо дивное и непонятное, из древних сказов и былин вышедшее и на землю живую еще не ступившее. Наконец, Андрей заметил его присутствие, но виду не показал, помня наставления Малки, и всем своим поведением подчеркивая, как он занят разглядыванием столба и поляны. Краем глаза же княжич отметил, на крутых плечах воя медвежью морду, превращавшуюся в грубо вырубленное, как бы каменное, лицо дружинника, и шкуру на плечах, каким-то неуловимым движением тумана, поменявшуюся на пурпурный шелковый плащ витязя. Чудо-юдо еще немного поиграло разными цветами и, наконец, превратилось в былинного богатыря, коего часто рисовало ему его воображение в детских снах про битвы и славу. Одно отличало его от сказочного Святогора или Микулы Селяниновича, из-за правого плеча его словно облако легкое выплывал орел или сокол, а из-за левого морда зверя, княжичем никогда не ведомого, но по сказаниям, им слышанным, напоминавшего дивного зверя льва или барса. Притом, и тот и другой были настолько неуловимы, вместе с хозяином своим переливчатым, что понять, есть они или нет, никакой возможности не было. А может это вообще помрак туманный, сон предутренний, али заморок отварный Малкин ему такие штуки выворачивал.