Андрей Синельников - Пора меж волка и собаки

Вот так и рос маленький князь, пока не настала пора ему мечом опоясаться и норов свой показать.

Первый раз, после того как прошел маленький князь обряд посвящения и стал из маленького князя Великим князем земли Русской, не по званию им еще в три годика полученному, а по праву возраста и знания. Первый раз, после того, как он сын вдовы, стал сыном заповеди, как называли тех, кто получил откровение на обряде перехода из сонма отроков, оруженосцев, валетов малых в сонм мужей, воинов, правителей, помазанников. Первый раз, после того как дал заповедь служить законам и обычаям ему от отцов и дедов завещанным, назначил Великий князь Думу Боярскую. Приказал, теперь приказал, а не попросил, быть на ней всем в его дворце в Коломенском. А перед думой созвал он весь двор свой. Всех кто при дворе ему службу служил.

Всех – это значит всю дружину княжескую. Старейшую дружину и молодшую. Молодшая дружина или жильцы была Иваном более любима, гонору в ней было по менее. Она в основном простыми делами промышляла: охрану дворца несла, по мелочи всякой, куда чего сбегать, тело государя да приближенных его хранить. Вои, одним словом. Было их без малого сотен двадцать по разным теремам и дворам разбросано, но собрать труда не составляло. Старейшая дружина же была из родовых семей, из боярства знатного – высшие чины двора. Почитай из них вся Боярская Дума и состояла. Тут не важно кто ты. Дьяк думный, али боярин знатный, коли в Думе то уже в старейшей дружине место тебе. Вот и держала та дружина все в руках своих. Ну, может чуть, еще стольники да большие бояре, что и в думу не ходили, но и думе не кланялись. Не по чину. Потому и собирал Иван невесть по чьему наущению весь двор, обе дружины разом, чтоб боярская власть видела, что не они при дворе большинство.

Хоть и велик был двор у Великого князя земли Русской, но все же роды в нем были все те же, что ранее пределы Ойкумены раздвигали. От медвежьих родов, от воинских ордынцев при дворе были: Бяконты да Поливановы, Радши да Татищевы, Заболоцкие да Беклемишевы. Только Пушкины были не из старых ордынцев, ну да за ними огненный бой стоял и секреты, говорят самой Богородицей им переданные. От Ангельских – княжата: Ярославские, Оболенские, Белозерские, Стародубские, Ростовские и Мещерские. Да чуток от братских дружин: Глинские да Бельские.

Сидел Иван Васильевич в своих палатах, обряжался в великокняжеские одежды, перед тем как двору показаться, а в ухо ему тихо нашептывала его молодая мамка, самая приближенная, все, что она о его боярах и дворянах знала, и откуда только что брала, такое и не помнил и не знал ужо никто.

– Беклемишев род от Берсень-Беклимиша, что в татары в Орду от князей Ширинских послан был. Он там в самых отчаянных сотнях личной охраны ханов отличился, отсюда и прозвище его. Давно из Орды вернулся еще в Переяславский удел. Здесь кром ставить помогал на Москве, отсюда и Беклемишева стрельница в Кроме. Слушай, слушай и на ус мотай. Врагов и друзей по родам знать надо. У них порода по родам, – продолжила шепотом далее, – Поливанов род от ордынских богатырей Кочевов. Их в Орде пехлеванами кличут. Предок их богатырь Палван еще после Куликовой битвы к Дмитрию Донскому на службу определился и даже имя сменил на Андифера. Татищевы все жизнь при ханах. Тати, они и есть тати. Бог им судья, – она вздохнула, будто вспомнив что-то свое. Опять задышала в ухо, – Радша и Бутурлиных род – одного поля ягоды. Оба рода начало свое ведут от Муссы, что из Орды вернулся. С его слов он там имел прозвище то ли Ратибор, то ли Ратмир, герой, короче говоря, но кроме него этого никто не знал, и прозвали его бутурля, те есть пустомеля, за байки его. От него два рода эти и пошли.

– А Заболоцкие? – тихо спросил Иван.

– Заболоцкие старых медвежьих родов еще с Плещеева озера корень свой ведут. Оттуда же Челяднины, что от легендарного Семки Малика, героя битвы Куликовой и Бяконты потомки митрополита Алексия. Ну и Пушкины от пронских пушкарей – морхиней. Вот, пожалуй, и все столбовые.

– А остальные? – опять прошелестел князь.

– Остальные так, нового роду-племени. За ними самый глаз. Старых законов не помнят, новых не чтят. Рвутся к власти и славе. От них самая опаска. Все понял-то?

– Все, спасибо Малка, – Иван кивнул, – Что делать-то?

– Сердце подскажет. Ничего не бойся. Угрюмы мои с тобой. Я за спиной у тебя, меня окромя тебя не видит никто, но на то я и берегиня твоя. Ступай государь. Сегодня твой первый выход. Не ударь в грязь лицом и помни слова мои, делай то, что сердце подскажет, – она как-то отступила назад и пропала, как умела делать только она. За добрый десяток лет Иван к этому привык, как и к тому, что она вечно молода и поразительно красива, и потому не удивился. Он знал, что она послана ему старыми Залескими волхвами, беречь его от любой напасти.

После смотра двора, Иван направился в большие теремные палаты, где сегодня заседала Боярская Дума. Он сильно продрог на морозе, который был дюже силен, даже для конца декабря. Вошел в жарко натопленную залу сбросил соболью шубу на руки псарей. Сел в конце зала на высокий помост. Псари встали подле. Дождался, пока бояре рассядутся по лавкам вдоль стен, как всегда шумно и неторопливо. Подождал, тяжелым взглядом обводя их ряд и вспоминая то, что шептала ему в ухо мамка. Остановил взор на Андрее Шуйском выскочке и властолюбце, погрязшем в корыстных делах и казнокрадстве. Вспомнил, как тот сослал в Кострому его любимца Воронца, как тогда он его не просил и митрополита к нему посылал, нет, все равно сослал. Неожиданно как будто что-то ударило его прямо в самое сердце. Он встал, царственным жестом простер руку, указывая перстом в сторону Шуйского.

– Беззакония творишь! – твердым и властным голосом спокойно сказал он, – Вины твои перечислять дня белого мало будет! Мразь! Взять его и порвать!!!

Стоящие вкруг трона псари рванулись, как пущенные из лука стрелы. Боярин не успел и слова молвить, как ощутил стальную хватку их рук. Легко вздернули его со скамьи, легко выволокли в сени и порвали в клочья. Волки, они и есть волки. Вернулись в палаты, вытирая кровь с рук полами парадных одеж.

Государь лицом не дрогнул, не смотря на ужас на лицах всех думских бояр, и продолжал, как ни в чем не бывало:

– Федьку Скопина, Фомку Головина и остальных его подельщиков, – он перекрестился, – Упокой его душу Господи, сослать, как оне ссылали, и что б я о них ни слухом, ни духом. Остальным иметь впредь страх и послушание, – Повернулся и вышел вон, сопровождаемый своими кровожадными псарями.

С тех пор бояре действительно стали иметь страх и послушание, а к четырем жутким псарям прибавилось еще с десяток из молодшей дружины, может не таких матерых и не таких злобных, но таких же верных. Федьку Воронца из ссылки привезли с почетом.