Андрей Шапеев - Переменчивые Просторы, или Инженер и баклажаны

Так я погрузился в миры вычислений и схем, и лишь только иногда в моей голове проплывало два образа: один – этот мужик с газетами, сидевший через стол от меня, а другой – тысячелистник, пробивающийся сквозь трещины в бетоне. Впрочем, они мне не очень мешали, точно радио с назойливой песней, играющее где-то на фоне всего. Набрав достаточно информации для того, чтобы завтра продуктивно поработать, я пошел домой с чувством выполненного долга и папкой подмышкой.

Когда я шел на середине пути до дома, начался дождь, от которого я вынужденно закрывался несчастной папкой. В подъезде своего дома проверил записи. Немного подтекли, но в целом, читаемо. Сам я промок изрядно: вообще, не знаю, зачем папкой прикрывался. Наверное, как-то рефлекторно. Жена раздела меня и развесила рубашку, куртку, брюки и трусы в ванной, а меня обернула полотенцем, после чего отвела в спальню, и мы занялись любовью. Давно не было так хорошо, как в эти минуты. Мы лежали в обнимку и расслабленными взглядами скользили по потолку. Целостных мыслей в своей голове я не находил. Так, плавали только обломки, которые периодически всплывали в сознании, но надолго не задерживались и тонули. Попив чаю с печеньем, мы немного посмотрели какой-то безымянный фильм по телевизору и легли спать.

* * *

На следующее утро я хорошо поработал. Мерно и последовательно, после чего пошел на обед в кафе поблизости. И вот, за картофелем по-деревенски с горчичным соусом, меня настигло внезапное чувство необъяснимой тревоги, а перед глазами будто бы ожили белоснежные головы цветов тысячелистника. Они покачивались на ветру, и еще где-то рядом я слышал, как бьется на ветру кусок ткани: «плуп-плуп…». Так я сидел, вилка с картофелиной застыла у раскрытого рта. Обрывки воспоминаний, которые я не мог никак усвоить или понять, плавали в мозгу, как непереваренный ужин в желудке. Меня даже начало мутить. К горлу подкатила тошнота, но я с ней справился. Отставил в сторону тарелку с тремя кусочками картошки, запил кока-колой, вышел из кафе и побрел в сторону работы. Именно побрел, в том самом, недавно знакомом мне состоянии то ли оцепенения, то ли ступора, будто снова выпил той суспензии. Маленький всполох в памяти, – лицо Скрипуна (уже совсем не напоминавшее Сигала, что-то от Сигала в его образе отвалилось с появлением летающего трупа), – словно то было воспоминание о старом сне, который забылся и вот, внезапно мелькнул, как мелькает в толпе человек со шрамом на весь лоб, который на секунду кажется знакомым. То были впечатления, выбросить или усвоить которые я был совершенно не в состоянии. Они мучили меня, потом я их игнорировал, повторяя про себя, например, «аквапарк, аквапарк!», и они затихали, но затем, когда я совсем о них забывал, картинка, как фотовспышка, мерцала перед моими глазами все сильнее и сильнее. После обеда я снова работал, да еще и с таким сосредоточием и усердием, как никогда до этого. Домой я пришел вовремя. Всполохи в памяти начинали раздражать меня, мешали смотреть фильм.

– Что с тобой опять? – спросила жена.

– А что со мной? – не понял я.

– Чего ты бесишься? Каналы, как сумасшедший листаешь, фыркаешь… Я даже не успеваю понять, что за передача идет. Давай, на фильм переключи. Реклама уже закончилась.

– Да не знаю. Из-за работы, наверное, переживаю. Боюсь не успеть, – соврал я и переключил на фильм.

«Что-то я жене стал много врать, – подумал я, – но как тут объяснить? Начнутся вопросы, которым не будет конца, а я и сам ни черта не понимаю. Еще только больше запутаюсь и жену запутаю. А „проблемы на работе“ – нечто интуитивно понятное и вопросов у большинства людей не вызывает». Я вздохнул.

Ночью я ворочался в постели. Меня страшно раздражало то, что со мной произошло. А если и не произошло на самом деле, то все равно дико бесило то, что мне померещилось. Я много раз представлял, как кулаком, со всего маху бью этому Ивану Родионовичу по морде, а затем, еще сильнее, по морде летающего трупа Асафи, и воображал, как от удара у них обоих отлетают не зубы, не капли крови, а хлопья темной сушеной кожи. «Ух, как бы я врезал им сейчас!» – думал я. И чем больше я злился, тем сильнее в воображении мой кулак мутузил этих уродов. И чем дольше я бил их, тем больше злился. В конце концов, мой пульс начал зашкаливать, пот потек со лба. Я встал и пошел в ванную. Там, в зеркале, я увидел разгоряченного пыхтящего толстяка с раздутыми ноздрями и желчным выражением лица.

– Так не пойдет, – сказал я ему, затем умылся, вздохнул глубоко три раза, сходил в кухню, съел кусок ветчины, а потом еще один кусок помазал майонезом и тоже отправил в рот, прожевывая по пути, я вернулся в постель, проглотил и вскоре уснул.

Во вторник утром я продолжил работу над проектированием коммуникаций аквапарка и, незаметно для себя, до обеда закончил и сдал свою часть работы, но вопреки моему ожиданию, мне не дали премии, и даже не отпустили домой пораньше. «Черт побери, – думал я, – надо было дождаться дедлайна! Как делают все мои коллеги, нормальные люди, – всё время не работать, играть в „Города и герои“ по сети, трепаться да чаёк пить, а в последние двое суток до сдачи проекта сидеть и выдавливать из себя все соки». Наверное, все дело в том, что если ты делаешь сложнейшую работу намного раньше, то она воспринимается начальством как сущая пустяковина, не достойная внимания. Хотя, за такую же по сложности работу, которую я делал не два с половиной дня, а две недели, мне выдали премию в двадцать процентов от зарплаты! Не повторяйте моих ошибок, уважаемый Читатель, говорю я Вам от обиды, больше ленитесь!

«Опрометчиво поступил, олух», – укорял я себя, уходя на обед в расстроенных чувствах. Стоя перед пешеходным переходом в ожидании зеленого цвета, я заметил в облаках темную точку. Я поначалу старался ее не замечать, но всё равно, когда, наконец, загорелся зеленый, я перебежал дорогу и повернул не в кафе, как обычно, а в противоположную сторону. Быстрым шагом я добрался до какого-то двора жилого дома и скрылся под козырьком подъезда. Так я постоял некоторое время, озираясь по сторонам. В это время дня во дворе почти никого не было. Только через дом, в помойке ковырялся какой-то бродяга в грязном зимнем пуховике, да две собаки неспешно прошли мимо меня справа-налево. Успокоившись, я решил выдвигаться, направился за угол дома, и там стоял он! Меня охватило холодным потом с головы до ног.

– Что Вам нужно? – дрожащим голосом проблеял я.

– У нас не получилось позвонить Вам в субботу. Мы Вам сегодня вечером позвоним, – говорил Иван Родионович, стоя ровно, почти по стойке смирно, в том же костюме и в той же шляпе-федо́ре.

Указательным пальцем он медленно коснулся шляпы, а затем также неспешно опустил руку.