Егор Киселев - Friedrich

– Да не только он, твоя мама была вообще завидной невестой, очень яркой девушкой. Хотя, конечно, яркость эта была совершенно особой природы. А познакомились они, насколько мне известно, когда она подавала документы летом. Он в тот день дежурил на кафедре, а в перерыв без дела слонялся по университету. Там они и познакомились, твоя мама обратилась к нему, когда искала аудиторию, где находилась приемная комиссия математического факультета. Потом, бывало, они переписывались в интернете, а закончилось все через год на зимней школе в Сочи. Там собирались все лауреаты потанинской стипендии.

Я опустил голову. Мне казалось, что этот разговор может помочь пережить этот день, или хоть как-то разрядиться, но стало только тяжелее. И пятнадцати лет оказалось мало, чтобы эта рана перестала меня тревожить. Грудь сдавило, стало трудно дышать, я тяжело вздохнул и замолчал.

Судя по его взгляду, Матвей все понял. Он не стал терзать меня расспросами:

– Давайте-ка, я все-таки вас покормлю, – сказал он тихо. – Пойдемте на кухню, там и продолжим.

Я только кивнул, хотя есть сейчас мне точно не хотелось. Хотелось, как и много лет назад, сквозь землю провалиться. Бывают такие мысли, которые не хочется думать, но при этом, их никак не удается выжечь из памяти. Они преследуют и, наверное, будут преследовать всю жизнь. Мне вдруг вспомнилось, как однажды в Москве, на втором или третьем году моего пребывания там, когда я еще снимал комнату, глубокой ночью меня разбудил истошный крик за стенкой. Мужчина, казалось, был на грани сумасшествия: он, судя по всему, не мог дозвониться до своей подруги и что было сил кричал, умоляя ее взять трубку. Как будто она могла его услышать. Это был настолько пронзительный крик, что от него стыла кровь в жилах. Мне даже показалось, что я почувствую, как мои волосы становятся дыбом и седеют. Кричал он, правда, недолго, должно быть, она все-таки подошла к аппарату.

Нечто подобное и будил в моей душе этот разговор. В какой-то момент все сжималось, давление увеличивалось настолько, что, казалось, вот-вот кровь пойдет из глаз. А душа сжималась до точки сингулярности: будь она материальна, возникла бы черная дыра. Понятно, что сейчас это было только эхо тех чувств, такого же моего ночного звонка, когда Катя не могла или не хотела мне ответить.

Я плюхнулся на стул у холодильника. Матвей посмотрел на меня и тихо произнес:

– Вы поэтому уехали, да?

Я тяжело вздохнул и чуть заметно кивнул в ответ:

– Только я уехал через пять лет после этого.

Мне вдруг показалось, что этим разговором я смог растопить лед, и Матвей будто простил меня. Во всяком случае он понял, что у меня были причины поступить так, как я поступил. Или просто потому, что теперь я казался слабым и беспомощным, а такому человеку, согласитесь, доверять легче. А с другой стороны, я и сам смог с ним примириться. Это ведь моя совесть глядела на меня его глазами: лично он меня ни в чем еще не обвинял, а мне не в чем было его подозревать. В каком-то смысле мы были с ним товарищами по несчастью.

– История эта, Матвей, конечно, не такая уж и простая. Да и не только твой отец принял во всем этом участие, там потрудилось много народа, в частности тот же Колесников, о котором я тебя сегодня уже спрашивал.

– В каком смысле? – задумчиво спросил Матвей.

– В том смысле, что это была история, достойная Санта Барбары. И тянулась она достаточно долго, – я вздохнул. – А сейчас мне вообще подумалось, что, может быть, и наша вина была в том, что все вышло именно так. Хотя, все это, скорее, маразм от бессонной ночи.

– Не понимаю о чем вы, – нахмурился Матвей.

– Ну, мы-то с Катей познакомились не сразу. И если бы Колесников, который в нее сильно влюбился, не поднял шумихи и не стал бы рассказывать о ней Алексею, твоему отцу, может быть он и не обратил бы на нее никакого внимания, – я помолчал несколько секунд, подбирая слова. – А с другой стороны, все основные события этой истории происходили вне нашей досягаемости, и в решающий момент мы никаким образом повлиять на ситуацию не могли.

– Все так запутанно, – выдохнул в сторону Матвей.

– Да нет, тут в другом дело. – Я запнулся. – Все было просто и ясно, это я путано объясняю. Дело в том, что тот сценарий, который в результате реализовался, был, как бы это выразить, нашим общим кошмаром. Он, как и любой кошмар, был до боли логичным, но при этом целиком и полностью был случаен и зависел от таких обстоятельств, которые никто не смог бы предугадать. Мы могли представить, что Алексей подкатит к твоей маме, но этого, согласись, мало. А вот ее ответ мог быть любым, ее реакции мы и не могли предугадать. Причем, степеней свободы тут может быть совершенное множество.

– Чего же вы тогда боялись?

– Видишь ли, Пинегин не просто так пользовался успехом у женщин: он был страшнейший ловелас. В его лице реализовались, наверное, все возможные стереотипы: он был умен, образован, общителен, воспитан и современен что ли. Сложно выразить, в общем, он был впереди планеты всей: все знал, всем интересовался. И дело не в моде, я бы сказал, дело было в перспективе. Он обладал удивительным чутьем на идеи и задумки, которым было суждено выстрелить. И подключался к любым проектам, если считал, что через какое-то время они станут популярными. Большей частью так оно и происходило, а о провалах, конечно, никто и не знал. Впрочем, была у него и еще одна странность, которая существенно помогала ему в амурных делах: он постоянно опекал первокурсниц. Более того, он был, наверное, единственным старшекурсником, которому было о чем с ними разговаривать. Он понимал, что им интересно.

– А вы – нет?

– Мы – нет. Мы учились в период технической революции и бурного развития всех этих новомодных гаджетов. Так получилось, что мы были в числе последних счастливчиков, которые учились без интернета: на первых курсах его не было, а потом и не было в нем никакой надобности. Широкое распространение все эти технологии получили к нашему выпуску, впрочем, может быть, так обстояло дело и потому, что лично я вырос в маленьком городке, где о таких вещах и слыхом не слыхивали. В любом случае, мы смотрели на все это засилье дорогих игрушек сквозь пальцы. А твой отец был, что называется, в теме. А вообще, я не слишком силен в психологии, но, думается мне, у него были причины ухаживать за первокурсницами. По университету, конечно, ходили слухи, что где-то там у него была несчастная любовь всей жизни, но кроме откровенных старожил, вечно пьяных его однокурсников, никто о ней не знал. Хотя, справедливости ради, нужно сказать, что твой отец своими успехами особенно и не хвалился.

– Особенно?

– Ну, я помню только один раз. И то, знаешь, он не хвалился, а скорее бредил. Ты только не подумай ничего лишнего, это нельзя просто так рассказать. Это все было не столько пьяным угаром, нет, это было стилем жизни, особой нравственной установкой что ли. Трудно объяснить так, чтобы не сложилось ложного впечатления. В общем, давай по порядку: твой отец не был плохим человеком. Он делал ровно то же самое, что и абсолютное большинство людей его возраста, с той лишь разницей, что он вроде как все понимал. В чем была истинная причина его поступков, я не знал. Иногда мне казалось, что ему просто скучно, в другой раз, что ему просто никого не жалко, ну, а в третий, что его поступки ни за что не следует понимать буквально, и на самом деле в какой-то степени он даже жертва. Но это, знаешь, вполне естественная установка, – я вздохнул, – во всяком случае, мне всегда было проще оправдывать, чем обвинять.